Слезы дракона - Дин Кунц

Отбросив от себя револьвер, словно нечаянно схватил рукой ядовитую змею, Гарри вскочил со стула. Он не помнил, как вышел на кухню, как отодвинул от стола стул, как сел на него. Казалось, в мгновение ока был перенесен туда и поставлен на грань самоубийства.

Тик- така нигде не было видно. Дом был тих. Неестественно тих.

Гарри пошел к двери…

…и снова оказался в прежнем положении, на том же стуле, что и раньше, снова в руке его был револьвер, но на сей раз дуло было направлено ему прямо в рот и он крепко сжимал его зубами.

Пораженный, он медленно вынул дуло револьвера изо рта и положил револьвер на пол рядом со стулом. Ладонь была липкой от пота. Он вытер ее о штаны и встал на подгибающиеся от страха ноги, совершенно мокрый от обильно выступившего на теле пота, с неприятным кислым привкусом только наполовину переваренной в желудке пиццы во рту.

Еще толком не понимая, что с ним происходит, Гарри, однако, точно знал, что никогда и мысли не допускал о самоубийстве. Ему хотелось жить долго. Вечно, если бы это было возможно. Ни при каких обстоятельствах не вложил бы он себе в рот дуло револьвера, тем более по собственному желанию, - ни за что и никогда.

Дрожащей ладонью он провел по влажному лицу и…

…и снова с револьвером в руке оказался на том же стуле, на этот раз прижимая дуло к своему правому глазу, глядя в черное отверстие ствола. От вечности его отделяло всего лишь пять дюймов вороненой стали. Палец покоился на спусковом крючке.

Господи!

Каждый удар сердца резкой болью отдавался по всему, разбитому телу.

Гарри осторожно вложил револьвер в наплечную кобуру под измятой курткой.

Тут, конечно же, явно не обошлось без колдовства. Это казалось ему единственным разумным объяснением того, что с ним происходило. Волшебство, черная магия, насланная порча - он готов был верить во всю эту дребедень, лишь бы вера эта помогла ему избежать исполнения Тик-таком своего приговора. Он облизнул губы. Они были горячими, сухими и все в маленьких трещинках. Взглянул на свои побелевшие руки и представил себе, что лицо его было еще белее.

Пошатываясь, Гарри поднялся на ноги и, немного помешкав, пошел к двери. К своему удивлению, на этот раз он не оказался вновь на стуле. Ему припомнились те четыре найденные в кармане рубахи пули, которые он выпустил в бродягу, вспомнил он и про газету, непонятным образом очутившуюся у него под мышкой, когда сегодня вечером выходил из продуктового магазина. Гарри чувствовал, что между теми тремя случаями, когда он оказывался на одном и том же стуле на кухне, даже не помня, как и когда туда попал, и трюком, с помошью которого ему подложили в карман четыре пули и газету под мышку, существует какая-то связь. Казалось, что объяснение, как все это происходит, уже где-то рядом, стоит только руку протянуть. Но оно было неуловимым, неизменно, как уж, ускользая от него.

Когда он, осторожно ступая, беспрепятственно выскользнул из кухни, то решил что колдовству пришел конец, и со всех ног бросился в спальню Ордегарда, хотя и боялся, что Тик-так вновь станет на его пути, однако бродяги и след простыл.

Он ужасался при мысли, что найдет Конни уже мертвой и холодной, с вывернутой назад, как у Рикки, головой и вырванными глазами.

Она сидела на полу балкона, окруженная тысячами блестяших клейких осколков стекла - слава Богу, живая, - и, обхватив голову руками, тихо постанывала. Ее коротко остриженные волосы, шелковистые и лестящие, чуть трепетали от ночного ветерка. Гарри ужасно хотелось притронуться к ним рукой и погладить.

Присев перед ней на корточки, он спросил:

- Ты как?

- Где он?

- Ушел.

- Я кишки ему вырву.

Гарри едва удержался, чтобы не рассмеяться от облегчения, что она еще в состоянии шутить.

- Вырву и вставлю туда, куда никогда не заглядывает солнце, заставлю его жопой вдыхать в себя воздух.

- Вряд ли это его остановит.

- Во всяком случае, несколько затруднит передвижение.

- Как знать.

- Откуда он свалился на наши головы?

- Оттуда, куда и смылся. Из ниоткуда.

Конни застонала.

- Ты правда в порядке?

Наконец она отняла руки от головы и подняла к нему лицо. Изо рта ее, справа, тонкой струйкой бежала кровь, и при виде этой крови Гарри чуть не задохнулся от ярости и стрaxa. С правой стороны все ее лицо было красным, словно ее нещадно и долго били по нему. Завтра лицо потемнеет от синяков. Если для них вообще наступит завтра.

- Хорошо бы выпить пару таблеток аспирина.

- Я бы тоже не возражал присоединиться.

Из кapмaнa куртки Гарри достал пузырек, который прихватил с собой из ее аптечки несколько часов тому назад.

- Настоящий бойскаут, - похвалила его Конни.

- Пойду принесу воды.

- Не надо, я сама.

Гарри помог ей подняться на ноги. С ее волос и плеч на пол посыпались осколки битого стекла.

Когда они вошли внутрь комнаты, Конни остановилась и посмотрела на картину на стене. Обезглавленный труп человека. Оголодавший упырь с безумным остановивщимся взглядом.

- У Тик-така глаза были желтыми, - сказала она. - Не такими, как раньше, когда он просил у меня милостыню возле ресторана. Желтыми, блестящими, с черными черточками вместо зрачков.

Они отправились на кухню, чтобы набрать воды. У Гарри вдруг возникло странное ощущение, что глаза вурдалака на картине Гойи повернулись в их сторону и следят за каждым их движением и что затем, когда они вышли из спальни, он вылез из картины и стал красться вслед за ними, пока комната за комнатой они проходили по дому мертвеца.

ЧЕТЫРЕ

1

Порой, устав от психического напряжения, Брайан Дракман впадал в меланхолию, становился угрюмым и раздражительным. Все было не по нему. Если ночь была холодной, он хотел, чтобы она была теплой, если, наоборот, теплой, хотел, чтобы была холодной. Мороженое было чересчур сладким, а подсоленные кукурузные палочки - слишком солеными, шоколад - слишком уж шоколадным. Одежда, даже любимый шелковый халат, невыносимо раздражала кожу, но без нее он чувствовал себя удивительно уязвимым и несчастным. Он не мог находиться дома и одновременно не желал никуда выходить. Глядел на себя в зеркало, и то, что там видел, не радовало его, а когда стоял перед бутылями, в которых плавали глаза, ему казалось, что они, вместо того чтобы смотреть на него с обожанием, смеются над ним.

Зная, что должен непременно заснуть, чтобы восстановить растраченную энергию и поднять жизненный тонус, он не желал этого делать, так как ненавидел мир сновидений с тою же страстью, с какой презирал мир действительности.