Генерал Ермолов - Владимир Лесин

В процессе обеда он сказал через переводчика:

— Ваше превосходительство, не хотите принять перстень, примите неоправленный камень.

Алексей Петрович, «не умея растолковать ему, как можно отказаться от приобретения драгоценного подарка», ушел с обеда. На следующий день министр попытался вручить Ермолову «необычайной цены синий яхонт», а великий визирь — «нитку крупного жемчуга». Но оба не имели успеха.

«Многие обыкновенно стараются приписать всё своим способностям и талантам, — иронизировал Алексей Петрович, — я же признаюсь чистосердечно, что успеху более всего способствовала огромная фигура моя и приятное лицо, которое омрачил я ужасными усами, и очаровательный взгляд мой, и грудь высокая, в которую ударяя производил звук, подобный громовым ударам».

16 августа Алексей Петрович получил официальное уведомление, что его величество считает вопрос о провинциях, отошедших к России по Гюлистанскому мирному договору, решённым, поскольку «приязнь государя императора Александра I шах предпочитает пользе, происходящей от приобретения земель». фетх-Али повторил это Ермолову при первом же свидании с ним и, обращаясь к зятю, стоявшему рядом, пошутил:

— Посмотри на посла, видишь, как ему совестно, что не исполнил моей просьбы, не уступил мне хотя бы Карабаха, когда я готов сделать всё, что угодно, для его государя.

Все рассмеялись. Продолжая беседу, Фетх-Али спросил Ермолова уже серьёзно:

— Скажи, не хитря, ты передашь наш разговор императору?

— Непременно, — ответил Алексей Петрович, — и подчеркну, что его величество шах персидский говорил мне о том самым благосклоннейшим образом, что в глазах его не было ни малейшего негодования. Напротив, прочел я в них намерение всегда быть истинным другом русскому государю.

Ответ посла очень понравился шаху, и он завел речь о своей власти, которую считал несравненно выше власти других монархов, уподобляя себя тени Аллаха на земле.

— Приятна тень от человека, под скипетром которого благоденствует несколько миллионов человек, считающих дни его правления благотворными, — сказал Ермолов шаху и, не сдержавшись, спросил:

— Скажите, ваше величество, а какова была тень вашего дядюшки хана Мухаммеда из рода Каджаров, например, для нахичеванцев или грузин? Было ли его правление столь же благотворным для них, как и ваше для персов?

Шах понял намёк посла на зверства дядюшки Мухаммеда, но неудовольствия не обнаружил, а может быть, умело скрыл его за хитрой усмешкой в седую бороду.

27 августа 1817 года шах устроил прощальную аудиенцию. Алексей Петрович, довольный итогами многомесячной работы, благодарил повелителя Ирана за проявленное им внимание не только к нему лично, но и ко всем членам посольства. Заканчивая свою речь, он сказал:

— С первого шага по земле персидской пронес я в душе моей почтение к знаменитым делам и славе вашего величества, и сие чувство почерпнул я в истинной дружбе и уважении, которые великий государь мой сохраняет к особе вашей.

Ныне, имея возможность познать лично высокую добродетель вашего величества, возвращаюсь я в Отечество исполненный удивления. И благополучно утвержденный мир, и милостивый благосклонный прием, которого удостоились россияне, будут новым поводом дружбы и большей привязанности великого государя их к великому обладателю Персии.

Молю Бога, чтобы сохранил он доброе согласие между нашими странами на благо обоих народов.

Благополучное царствование и слава вашего величества есть сердечное желание каждого россиянина.

На эту речь шах ответил кратко, но столь проникновенно, что растрогал себя до слез:

— Ты до того расположил меня к себе, что язык мой не хочет произнести, что я отпускаю тебя.

Из записок Н.Н. Муравьева-Карского:

«…Посол дал пир главнейшим чиновникам Персии.

Приемная палатка была освещена чудесным образом, к стороне дворца была иллюминация, музыка играла, словом, нельзя было сделать ничего пышнее и параднее, но неучи сии ничего не поняли, они рыгали и ели руками одни арбузы. Вали курдистанский чуть было не подавился конфеткой, которую хотел проглотить с бумажкой»{421}.

Прощаясь с солдатами почетного караула, посол пожаловал им сто червонцев, а их начальнику золотые часы, но едва Алексей Петрович отвлекся, расторопный сарганг отобрал деньги у своих подчиненных и, конечно, не вернул, заметил молодой русский офицер, наблюдавший за этой картиной.

Персидских солдат грабили не только офицеры, но и сам шах, недоплачивавший им до половины жалованья.

29 августа Ермолов выехал из Султании и 9 сентября был уже в Тавризе. Здесь Алексей Петрович обратился к мирзе Безюргу с просьбой сообщить ему, когда он будет готов приступить к установлению границы между двумя странами, и сам предложил начать работу в апреле 1818 года. Советник принца поспешил согласиться, надеясь добиться расположения посла и признания Россией Аббаса наследником престола, что было чрезвычайно важно в сложившейся в Персии политической ситуации, которая определялась непримиримой борьбой за власть между двумя сыновьями шаха.

Формально после смерти шаха престол должен был занять его старший сын Мамед, но его, рожденного христианкой, отец лишил этого права, провозгласив наследником младшего Аббаса, появившегося на свет от мусульманки из рода Каджаров. Каждый из них получил в управление свою часть. При этом первому достались области, основная масса населения которых состояла из представителей самых знатных фамилий и их подданных. Второй же получил территории, недавно отвоеванные у Турции, а значит, не имевшие общих культурно-исторических традиций с коренной Персией.

Мамед-Али был несравненно сильнее. Чтобы уравнять с ним Аббаса, шах позволил ему иметь регулярные войска и отказал в этом старшему сыну, лишенному права на престол, чем еще более обострил конфликт между братьями.

Войска принца обучали английские инструкторы. Поэтому Ермолов не считал возможным признавать Аббаса наследником престола без приобретения каких-либо очень важных и существенных выгод для России. Поскольку вопрос этот даже не обсуждался в Султании, постольку и в Тавризе посол обошел его, не сказав Безюргу ни «да», ни «нет». Вот если бы шах попросил, то можно было бы еще подумать. Впрочем…

«В бытность мою в Персии, — писал Ермолов царю, — обстоятельно узнал я, что по смерти шаха внутренняя война неизбежна и сему причиною наследство, которого старший сын шаха мирза Мамед-Али лишен несправедливо. Сам он признался мне, что наследства [читай: власти] не уступит. Я имею полную его доверенность и до такой степени довел с ним мое знакомство, что могу иметь с ним сношение, если ваше императорское величество изволите найти это нужным»{422}.