Генерал Ермолов - Владимир Лесин

Искусством откровенной лести Алексей Петрович окончательно покорил хозяина. Он так увлекся, когда перечислял «редкие и высокие качества души шаха», что без особого труда выдавил из себя слезу умиления. На другой день об этом только и говорили, утверждали, что до сих пор «не было такого человека под солнцем», как русский посол.

Шах вменил в обязанность своим вельможам оказывать русскому послу возможное внимание.

«Можешь представить себе, что значат подобные слова в устах деспота, сказанные рабам! — завершил свой рассказ другу Алексей Петрович. — После сего я стал пользоваться уважением вельмож, как будто сам был из первейших чинов государства. Иногда я поступал с ними, как с невольниками, и, думаю, если для пользы дел моих потребовал бы я чьи-то уши, то едва ли получил бы отказ»{415}.

Уши не потребовал, до этого дело не дошло, а вот полковника гвардии наследника престола, француза по национальности, посол приказал высечь плетьми за обиду, нанесенную русскому музыканту, и даже не подумал объяснить свой поступок его высочеству. Впрочем, никто на это как бы и не обратил внимания. Деспот приказал рабам уважать чужеземца, и они покорно уважали.

Русские в свою очередь получили подарки от шаха. Послу достались десять прекрасных шалей, бриллиантовая звезда, ковры, несколько чистокровных персидских лошадей. «Другой на месте Алексея Петровича, — писал Муравьев, — сделал бы себе состояние из подарков сих, но бескорыстный наш генерал раздал все эти вещи своим знакомым, друзьям и родственникам, ничего не оставив себе»{416}.

Это пока все, что удалось посольству сделать за время пребывания в Персии. Много это или мало? Думаю, не очень много, ибо главную задачу — определить границу между двумя странами — пока решить не удалось.

После вручения верительной грамоты и подарков шаху и обмена льстивыми комплиментами переговоры о разграничении земель Ермолов должен был вести с первым министром мирзой Азам-Шефи. Весьма непривлекательный портрет его нарисовал участник миссии генерал-майор Соколов.

Мирза Шефи… Восьмидесятилетний старец, более сорока лет исполнявший должность первого министра, служивший трем государям и научившийся творить всякого рода беззакония, несколько раз приговаривался к смертной казни, но по воле Аллаха, что ли, избегал ее. Он и сам однажды пытался отравить какого-то чиновника из зависти к его дарованиям и влиянию на шаха, но и тогда умудрился отделаться покаянием перед потерпевшим и штрафом в пользу его величества.

Потеряв всех своих сыновей, мирза Шефи сокрушался, что не может передать по наследству «благородные свои свойства», но продолжал грабежом увеличивать состояние. Шах потворствовал алчности визиря, надеясь воспользоваться его богатствами, женив одного из своих молодцов на дочери первого министра.

Мирза Шефи много и быстро говорил и никогда не вникал в то, о чем говорили другие. А в серьезных разговорах он всегда уклонялся от прямого и определенного ответа{417}.

Ермолов понимал, что работа предстоит долгая и трудная. Готовя членов своего посольства к ней, он наставлял: с Безюргом избегайте объяснений, хвалите Аббаса, будьте ласковы с Абуль-Хасан-ханом, Абдул-Вехабу оказывайте уважение, берегите садр Азам-Шефи из почтения к древности. При этом свои рекомендации Алексей Петрович сопровождал иронией, порой достаточно пошлой.

Дождавшись окончания праздника Байрама, русский чрезвычайный и полномочный посол обратился к первому министру с заявлением, что пора бы и к делам приступить. Только просил непременно уведомить его, кто будет назначен вести переговоры с ним и обязательно с письменным подтверждением полномочий.

Шаху угодно было уполномочить самого мирзу Шефи, верховного министра персидского правительства. Естественно, при таком раскладе письменного подтверждения не требовалось. Выражая согласие с этим назначением, Ермолов писал своему оппоненту:

«Священным именем моего великого государя уверяю вас, что он тверд в намерении сохранить вечную дружбу, не иметь в виду других выгод, кроме общих обоим государствам, и для России не желает свыше того, что Всевышний предоставил последним миром…»{418}

То, что Всевышний предоставил русским, не могло удовлетворить шаха Фетх-Али. И мирза Шефи снова попытался поднять вопрос об уступке Персии некоторых провинций.

— Как я доложу шаху о вашем нежелании уступить нам хотя бы две-три провинции? — сокрушался визирь.

— Не беспокойтесь, — успокаивал его Ермолов, — я выведу вас из этого затруднения, и сам объяснюсь с его величеством.

Садр Азам-Шефи и присутствующие при этом люди принца Аббаса и его отца признались, что настаивали на возвращении занятых русскими земель, ничего не ведая о высочайшем намерении, считая это делом справедливым. Об этом первый сказал мирза Абуль-Хасан-хан, когда вернулся из Петербурга, а потом и другие, выдавая желаемое за действительное.

— Перед приездом сюда, — ответил на это Алексей Петрович, — я осмотрел границу России с Персией, определенную не давним трактатом, и донес императору о невозможности сделать вам даже самой малой уступки, и государь, предоставив мне право говорить от его имени, без сомнения, подтвердит мое мнение{419}.

Мирза Азам-Шефи обещал сообщить об этом шаху, после чего переговоры долгое время не приводили ни к чему определенному.

После столь резкого и определенного заявления тегеранскому двору осталось одно из двух: или не поднимать более вопроса об уступке земель, или прервать переговоры и занять враждебную позицию по отношению к России. Шах Фетх-Али, поддержанный сыном Мамедом, решил сохранить мир и велел сообщить Ермолову, что не намерен предъявлять ему требований, которые выходили бы за рамки его полномочий{420}. Таким образом, соглашение было достигнуто. Осталось закрепить его соответствующим протоколом.

Вроде бы были поставлены все точки над «i». Ан нет. Высокие чиновники попытались смягчить русского посла ценными подарками. Вот что рассказал он в своей «Записке о посольстве в Персию».

Однажды пригласил Ермолова на обед министр внутренних дел Персии. Когда собрались гости, хозяин взял Алексея Петровича под руку, чтобы отвести к столу, а сам в это время натянул ему на палец левой руки «необыкновенной величины перстень».

— Господин министр, — сказал посол, снимая перстень и возвращая его хозяину, — подобных подарков, тем более таким образом предложенных, я принять не могу.

В процессе обеда он сказал через переводчика: