Генерал Ермолов - Владимир Лесин

Спустя три дня состоялся первый прием нашего посольства. Приемная палатка была устроена на обширном дворе. Шах сидел на троне, украшенном драгоценными камнями. Его ноги, обутые в белые чулки, болтались, и вместо величия, которое мы ожидали, увидели мишурного царя на карточном престоле, и все невольно улыбнулись. Он был, конечно, богато одет, впрочем, все было грязно и обношено. Сыновья его стояли у стены недвижимо и безмолвно»{410}.

Члены посольства прошли через двор, по обеим сторонам которого стояли придворные и вооруженные телохранители шаха Фетх-Али. Окна гарема, примыкавшего к саду, были распахнуты настежь. Редкая возможность видеть иноземцев привлекла к ним всех обитательниц заведения, нацелившихся на гостей зрительными трубками. Впрочем, и русские без стеснения уставились на «строй жен и наложниц различного образа и возраста» и не увидели среди них «пригожих женщин», кроме одной, пожалуй, да и то очень «скучной и задумчивой»{411}.

В этот раз никому уже не пришла в голову мысль предложить потомку Чингисхана снять обувь и надеть красные чулки. За особую уступчивость Алексея Петровича было принято его согласие на то, чтобы шагов за сто до приемной палатки один из лакеев стер пыль с сапог русского посла.

Поклонившись, Ермолов вручил его величеству высочайшую грамоту и сказал:

— Император всероссийский, великий государь мой, постоянный в правилах и чувствах своих, уважая отличные качества вашего величества и любя славу вашу, желает навсегда укрепить существующий ныне мир с Персией, благополучной царствованием вашим.

Я имел счастье быть удостоенным поручения передать вашему величеству желание моего государя. В искренности его перед лицом Персии призываю я в свидетели Бога{412}.

По приглашению хозяина Ермолов сел в кресло, поставленное перед троном на том же ковре. Естественно, Фетх-Али был подготовлен к встрече и настроился увидеть «ужаснейшего и самого злонамеренного человека». И каково же было его удивление, когда гость «начал отпускать ему такую лесть, какой он не слыхивал в жизни», оставив позади всех его придворных льстецов. И чем глупее она была, тем больше нравилась. Вот что писал об этом сам Алексей Петрович:

«… Я показывал удивление его высокими качествами и добродетелями. Старик принял лесть за правду, и я, снискав доверие к своему простосердечию, свел с ним знакомство. Как мужа опытного и мудрого, просил я его советов и уверял, что руководимый им, я сделаю много полезного. В знак большой привязанности к нему я называл его отцом и, как покорный сын, обещал ему откровенность во всех поступках и делах.

Итак, о чём невыгодно было мне говорить с ним, как с верховным визирем, я обращался к нему, как отцу, когда же надобно было возражать ему или даже постращать, то, храня почтение, как сын, я облекался в образ посла. Сей эгидой покрывал я себя, однако же, лишь в крайних случаях и всегда выходил торжествующим».

Шах поинтересовался здоровьем посла.

— Счастливейшим считаю сей день, — отвечал Алексей Петрович, — в который предстал пред очи государя Персии, могущественного и знаменитого, уважаемого российским императором, моим государем.

Фетх-Али справился о здоровье русского императора, поинтересовался, где он находится, и выразил желание, чтобы согласие и мир между двумя державами никогда не нарушались.

— Желательно было бы, — заметил он, — чтобы русский император, точно так же, как персидский шах, могли посещать друг друга, подобно европейским государям. И да сойдет гнев Аллаха на всякого, кто осмелится поколебать мир, в коем пре бывают ныне обе державы!

Заканчивая официальную часть приема, шах сказал послу:

— Император Александр удостоил вас своим доверием. Я полагаюсь на мудрость его величества и поручаю вам делать все, что только может служить утверждению согласия между нашими странами.

Затем в палатку были приглашены все прочие члены посольства, общим счетом до двадцати человек.

— Я очень рад, — сказал шах, — что имею случай познакомиться с отличными офицерами русского государя, моего союзника.

Ермолов представил шаху каждого поименно. Когда очередь дошла до капитана Морица Евстафьевича Коцебу, известного путешественника, Алексей Петрович сказал:

— Вот капитан Коцебу, который три года ездил кругом света и не был доволен, пока не удостоился увидеть ваше величество.

— Теперь он все видел и может быть доволен, — ответил без тени иронии шах. — Вы все мои слуги, и я буду просить императора Александра наградить вас очередным чином, — чем немало потешил членов русской миссии.

Представив всех членов посольства, Ермолов заключил:

— Все они считают себя несказанно счастливыми людьми, ибо своё столь дальнее путешествие совершили с одной лишь целью — узреть кроткого монарха, прославившегося отличными свойствами, мудростью и величием{413}.

А какое впечатление на шаха произвели подарки! Особенно зеркала. Вот что писал об этом современник:

«Долго и неподвижно всматривался он в себя и обливавшие его алмазы и бриллианты, в бесчисленных сияниях отражавшиеся в глубине волшебного трюмо. Но вот, как бы очнувшись, он решил было обратиться к другим вещам, но какая-то неведомая сила… возвращала его назад. Прошло еще несколько минут. Наконец, превозмогая себя, он сделал легкое движение в сторону; еще миг, еще один только взгляд на зеркальную поверхность и… очарование исчезло»{414}.

К вечеру шах собрал своих придворных и приказал им удивляться. А потом и сам, окруженный женами, всю ночь смотрел на себя в русские зеркала и беспрестанно цокал языком и ахал. Он впервые видел себя в полный рост.

После приема в русский посольский лагерь явился евнух, присматривавший за гаремом шаха, и спросил:

— Зачем вы смотрели на женщин моего повелителя?

— Смотрели для того, чтобы увидеть, — получил он самый вразумительный ответ.

С тех пор окна гарема не открывались.

Фетх-Али просил Ермолова заказать для него фарфоровый сервиз и хрустальные люстры, эскизы которых набросал художник Мошков по его указанию. Алексей Петрович удовлетворил желание хозяина и тем так расположил к себе повелителя персов, что тот почти ежедневно присылал своих людей справиться о здоровье посла.

Искусством откровенной лести Алексей Петрович окончательно покорил хозяина. Он так увлекся, когда перечислял «редкие и высокие качества души шаха», что без особого труда выдавил из себя слезу умиления. На другой день об этом только и говорили, утверждали, что до сих пор «не было такого человека под солнцем», как русский посол.