Вацлав Нижинский. Новатор и любовник - Ричард Бакл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дягилев из Рима Астрюку в Париж, 22 мая 1911 года (напечатано на машинке):
„Мой дорогой Астрюк!
Ситуация такова: остается две недели до открытия сезона в Париже, и все же мы даже не приступали к двум балетам по причинам, не зависящим ни от меня, ни от моей труппы.
Во-первых, „Пери“. Я все еще не получил контракт, подписанный Трухановой. В действительности вы сами говорили мне, что не во всем достигли с ней согласия. Вы же понимаете, я не могу начать работу над вещью, которая заведомо не будет иметь успеха. Затем, мадемуазель Труханова, пообещавшая приехать в Монте-Карло, не удосужилась сделать этого за те два месяца*[193], что мы там провели. Теперь, закончив свои концерты, она по-прежнему не подает никаких признаков жизни. А мы не можем планировать работу без сотрудничества с главным исполнителем.
Я, конечно, получил фортепьянную партитуру (в которой были явные ошибки), но она мне не нужна в силу вышеперечисленных обстоятельств, а главным образом в силу нижеследующей причины, которую должен изложить вам самым серьезным образом.
Вы наблюдаете за моей работой уже пять лет и знаете принципы, на которых она основана. Я не профессиональный импресарио, и моя специализация заключается в объединении художников, музыкантов, поэтов и танцоров для совместной работы.
Из всех моих сотрудников самым необходимым всегда был друг моего детства Лев Бакст**[194], принимавший участие во всех моих предприятиях. Он всецело обязан своей репутацией в Париже Русским сезонам, которые, как вы прекрасно знаете, стоили мне сверхчеловеческих усилий.
В этом году я поручил ему четыре спектакля. Над одним из них, „Нарциссом“, мы работали все вместе. Что касается второго, „Призрака розы“, Бакст присутствовал на репетициях в Петербурге и видел, как он поставлен. Так что ему оставалось только приспособить свои декорации к уже готовой работе.
Что касается „Синего бога“ и тем более „Пери“, у нас не было ничего, даже карандашного эскиза — только туманные предложения и предположительные трактовки. Кажется, в декорации „Синего бога“ должен быть храм, но не знаю, как и где он расположен. Я даже не знаю, идет ли речь об интерьере храма или площади перед ним, и не знаю, где намечено разместить пруд и решетку, упомянутые в либретто. Короче говоря, я не знаю ничего о конструкции и самой идее декораций. И при таких условиях от нас с Фокиным и Бенуа ожидают постановки спектакля?
Ситуация с „Пери“ и вовсе нелепа, так как мы пребываем в абсолютном неведении, происходит ли действие во дворце, на вершине горы или в облаках, и это за две недели до премьеры. Бакст упрекает нас в недостатке доверия к его работе, но, должен признаться, я никогда не встречал такого потрясающего предательства всех художественных и эстетических принципов, которые он проявил по отношению к нам. Взявшись за постановку „Святого Себастьяна“, Бакст клялся мне, что это ни в коей мере не помешает нашей работе, которую он считает более важной. Теперь я могу заявить, что мы полностью принесены в жертву Рубинштейн и д’Аннунцио. Мы стали жертвой собственного чрезмерного доверия. Даже Кшесинская никогда не вела по отношению к нам такую грязную игру, как поступили вы, ведя эти переговоры, в которых, как вы помните, я оказал такую помощь. Кшесинская никогда не заставляла нас отказываться от своих обязательств. Теперь же, благодаря вам и Баксту, мы вынуждены в последний момент отказаться от постановки двух балетов, запланированных на сезон, который начинается через две недели, и, предупреждаю, вам придется нести ответственность за последствия.
Нет необходимости напоминать вам, что, отказавшись от генеральной репетиции „Синего бога“, мы теряем почти сто тысяч франков. Но больше всего меня огорчает то, что мы не можем показать в Париже весь тот великолепный репертуар, который планировали, — как вы знаете, это единственное, что имеет для меня значение.
Предоставляю вам судить, кого винить в происшедшем. Мне пришлось заставить себя отправиться в Париж, чтобы умолять Бакста приехать в Монте-Карло хотя бы на два дня. Теперь я испытываю огромную неловкость по отношению к Дюка и особенно к Рейнальдо Ану, взявшему на себя труд приехать в Петербург. Вынужден попросить вас принести свои извинения за то, что произошло, и объяснить им причины этой задержки. А я понес слишком большой финансовый и моральный урон из-за ваших с Бакстом действий.
Ваш [подписано] Серж де Дягилев.
P.S. [написано от руки] Копии этого письма посланы Баксту и Рейнальдо Ану“.
Несомненно, все было тщательно рассчитано, чтобы Астрюк и Бакст получили письма за завтраком одновременно с заметками в прессе по поводу „Святого Себастьяна“ Иды Рубинштейн. Так были наказаны предатели.
Бакст тотчас же телеграфировал.
Бакст из Парижа Дягилеву в Рим, 24 мая 1911 года:
„…Решительно протестую против той ответственности, которую ты пытаешься взвалить на мои плечи. Два эскиза с пояснениями к „Пери“, отправленные в прошлом месяце в Монте-Карло, не были доставлены и вернулись в Париж. Однако я начал писать задник. Костюмы посланы Мюэль. Костюм Нижинского для „Пери“ использовался для обложки программы Brunhoff. Я телеграфировал и писал, соглашаясь с постановкой „Синего бога“ Фокина и Бенуа. Ответа не получил. В отчаянии принял фокинский метод постановки накануне отъезда из Петербурга. Эскиз „Синего бога“ закончен, и эскизы костюмов сделаны. Бакст“.
Астрюк неистово протестовал против любых изменений в объявленной программе. Ночью 25 мая Дягилев, Бенуа, Фокин и Григорьев просидели до утра, обсуждая свои возможности, и на следующий день Дягилев телеграфировал Астрюку.
Дягилев из Рима Астрюку в Париж, 26 мая 1911 года:
„После длившегося всю ночь обсуждения определенно решили отказаться от возобновления „Жар-птицы“ в пользу следующих программ: первая — „Карнавал“ с Нижинским — Арлекином, „Нарцисс“, „Роза“, „Садко“; вторая — „Шехеразада“, „Пери“, „Керженец“, „Роза“, „Петрушка“. Помощник режиссера Аллегри прибудет в Париж в воскресенье с музыкой… Начинаем репетиции в понедельник“.
Дягилев окончательно отказался от идеи поставить чрезвычайно сложного „Синего бога“ и, возможно, считал, что будет лучше отказаться и от „Пери“ также, но в письме, которое Аллегри отвез Астрюку в тот уик-энд, он попытался использовать иную тактику.
Дягилев из Рима Астрюку в Париж, 27 мая 1911 года:
„Дорогой Астрюк,
Ваши телеграммы, полные таких слов, как „гибельный“, „безнравственный“, „прискорбный“, действуют мне на нервы. Вы как будто призываете несчастье на наш сезон… Совершенно очевидно,
