Вацлав Нижинский. Новатор и любовник - Ричард Бакл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если спуститься вниз по ступеням между театром и „Отелем де Пари“, слева останется личный вход принца в свою ложу, а справа — превосходный бюст Берлиоза работы Русселя, поднимающийся из клумбы розовых и белых бегоний, и ты оказываешься на широкой террасе, выходящей на море. Пьедестал бюста украшен рельефами, изображающими Фауста, Мефистофеля и Маргариту. „La Damnasion de Faust“[187] было впервые исполнено в виде оперы*[188] в театре Монте-Карло 18 мая 1893 года. И в этом же театре 9 апреля 1911 года состоялся дебют дягилевского балета, а затем, десять дней спустя, премьера „Призрака розы“ Вебера, оркестрованного Берлиозом.
Тем временем в Париже Астрюк беспокоился о том, чтобы заказать хорошую афишу для сезона в Шатле, и обратился к Баксту, но художник или был слишком занят, чтобы сделать специальный эскиз, или считал свои эскизы слишком детальными и многоцветными, чтобы из них можно было сделать афишу. Он выдвинул свое предложение.
Бакст Астрюку, 29 марта 1911 года:
„Вебер,
Рю Руайаль,
Париж
Дорогой друг,
Я размышлял по поводу необходимой вам афиши, и у меня возникла идея. Вам следует обратиться к Кокто. Он рисует очень хорошо и может потрясающе изобразить Нижинского, так как часто рисовал его. Полагаю, Дягилев согласится. А вы как думаете?
До скорой встречи.
Лев Бакст“.
Бакст писал от Вебера, так как часто посещал его ресторан и кафе, находившиеся неподалеку от его студии на бульваре Мальшерб. То, что хозяин ресторана оказался однофамильцем автора „Приглашения к вальсу“, было просто совпадением! Астрюк незамедлительно попросил Дягилева сообщить свое мнение по поводу возможностей Кокто, так как времени на цветную печать почти не оставалось. Дягилев 31 марта телеграфировал в ответ:
„Давайте воспользуемся русской афишей“, очевидно имея в виду афишу с Павловой Серова. Однако скрупулезный Астрюк, ранее отвергший попытку приписать костюм Бенуа в „Жизели“ Баксту, счел неприемлемым такой обман публики — использовать изображение Павловой в рекламе труппы, в которой она больше не танцевала. Поэтому он попросил Кокто подготовить несколько эскизов. Сначала Кокто хотел использовать рисунок, который он сделал с Нижинского в „Ориенталиях“ в студии Бланша в Пасси. Смелой линией очерчена фигура Нижинского, стоящего на одной согнутой ноге, обвив ее другой (как на фотографии Дрюэ, где танцор снят полулежа), справа художник написал большими заглавными буквами „NIJINSKI“. Не удовлетворенный изображением лица в профиль, он заклеил лицо бумагой и нарисовал снова. Наверное, Астрюк посоветовал ему изобразить танцора в каком-нибудь новом спектакле. Тогда, несомненно, Кокто отправился к Баксту или к портному, чтобы изучить эскиз Бакста для костюма Розы. Сделав наброски с него, он внес изменения в свое изображение Нижинского в „Ориенталиях“, откинув правую руку танцора назад к плечу и изобразив ноги в классическом арабеске, но оставив голову немного склоненной вниз и почти не изменив положение левой руки, откинутой назад. Таким образом, для создания своей знаменитой афиши Кокто не пришлось ездить в Монте-Карло, он даже не видел, как Нижинский танцует в „Призраке розы“. Однако неизвестно, использовалась ли эта афиша вместе с парным к ней изображением Карсавиной в том же балете для рекламы сезона в Шатле в 1911 году. Они были воспроизведены на программах, а несколько сохранившихся экземпляров — это афиши сезона 1913 года на Елисейских Полях.
5 апреля Дягилев провел день с Астрюком в Париже, приехав туда утром и вернувшись назад ночным поездом. Кроме решения ряда проблем с Астрюком, он должен был убедить Бакста оставить работу для Рубинштейн и провести два дня в Монте-Карло, чтобы завершить „Призрак розы“; возможно, Дягилеву показали эскизы Кокто для афиши. Его голова была так забита делами в тот загруженный до предела день, что он забыл в кабинете Астрюка пакет с фотографиями Берта, которые были нужны в Монте-Карло. В четверг 6 апреля в Монте-Карло прошла генеральная репетиция. Программа, которая будет представлена на премьере в воскресенье, состояла из „Жизели“ и „Шехеразады“. Только десять артистов из труппы выступали два года назад в Шатле, а именно: Нижинский, Карсавина, Больм, Шоллар, Розай, Васильева, Нижинская, Григорьев, Александров и Семенов. Еще несколько „стариков“, таких, как Кремнев и Орлов, должны были присоединиться позже. (Александра Васильева, приятельница Безобразова, и Михаил Александров фактически были с Дягилевым уже в 1908 году, они возглавляли полонез в польской сцене „Бориса“ в Парижской опере.) Чекетти присоединился к труппе в 1910 году, но в 1909-м его не было.
Удачно составленная программа состояла из двух контрастных балетов, и две звезды могли продемонстрировать в них свои многогранные дарования, так как Карсавина впервые танцевала не только Жизель, но и Зобеиду. Дягилев ожидал, что Ида Рубинштейн приедет из Парижа на первые два представления в воскресенье и понедельник, 9-го и 10 апреля, но она в день генеральной репетиции отказалась. (Она приедет 24 апреля и таким образом спасет Дягилева от нарушения контракта, оговаривавшего, что он должен представить в Монте-Карло определенных актеров, включая Рубинштейн.) Едва хватило времени, чтобы подогнать костюм для Карсавиной.
Шоллар исполнила роль Мирты, повелительницы вилис, Больм — влюбленного в Жизель Иллариона, названного в программе „Le Garde forestier“[189], а мать Жизели исполнил не кто иной, как сам Чекетти. В „Шехеразаде“ Больм исполнял роль Шаха, а Григорьев — его озлобленного брата.
Между генеральной репетицией, состоявшейся в четверг, и премьерой в воскресенье произошел несчастный случай, омрачивший рождение новой труппы. Шла репетиция „Павильона Армиды“, и был открыт люк, через который появлялись нубийские пажи с опахалами во время сцены превращения. Бывший певец, а ныне помощник режиссера Муоратори вышел из-за кулис на сцену и, отстранив пытавшегося его остановить Чекетти, упал прямо в люк, в очень глубокий подвальный этаж. Удар оказался настолько сильным, что даже кольца слетели с его пальцев, и он тотчас же погиб. Дягилев был глубоко подавлен этой бессмысленной жертвой и воспринял ее как дурной знак.
Это было единственное облако,
