Леонардо да Винчи. Загадки гения - Чарльз Николл

Для Леонардо этот неограненный алмаз, этот мальчишка стал даром Божиим. Он – «Салаино», «маленький дьявол», источник головной боли. Но, с другой стороны, Леонардо видит в нем себя – любителя шуток и розыгрышей. Он словно воплотился в юном Джакомо и обрел ту свободу, которой лишился, посвятив себя сложной, суровой и утомительной работе. Проказник Джакомо – это одно из отражений самого Леонардо.

То, что между ними существовала гомосексуальная связь, не подлежит сомнению, хотя некоторые из тех, кто считает Леонардо святым, утверждают, что он провел жизнь в полном воздержании. Вазари так пишет о красоте Салаи: «В Милане Леонардо взял в ученики Салаи, который был очень привлекателен своей прелестью и своей красотой, имея прекрасные курчавые волосы, которые вились колечками и очень нравились Леонардо». Вазари сумел сказать многое, не сказав ничего. Ломаццо в этом отношении более откровенен, правда, он маскируется литературным приемом, сочиняя вымышленный диалог Леонардо с античным скульптором Фидием. Фидий называет Салаи одним из «любимых учеников» Леонардо и спрашивает: «Играл ли ты с ним когда-нибудь в «грязные игры», которые так любят флорентийцы?» На что Леонардо отвечает: «Много раз! Ты должен знать, что он был очень красивым юношей, особенно в возрасте пятнадцати лет». Ломаццо был хорошо информирован: он откровенно говорит о том, что Салаи стал сексуальным партнером Леонардо еще в подростковом возрасте. Фрейд считает, что гомосексуальная любовь к молоденьким мальчикам (или к по-мальчишески красивым юношам) является бессознательным переживанием собственного детства, восполнением недостающей материнской любви. И снова мы сталкиваемся с проблемой идентификации: глядя в мальчишеское лицо Салаи, Леонардо подсознательно видит в нем самого себя в детстве. Мать Салаи тоже звали Катериной – еще одно звено запутанной психологической цепочки.

Мы с вами тоже можем заглянуть в лицо Салаи. Впрочем, здесь требуется определенная осторожность, так как некоторые рисунки называют его портретами, хотя в действительности они ими не являются. Самый ранний из подобных рисунков хранится в Виндзорской коллекции. Это флорентийская Мадонна с младенцем, написанная в то время, когда Салаи только появился на свет. Профиль бесполого юноши, также хранящийся в Виндзоре, не может быть портретом Салаи, поскольку этот рисунок датируется концом 80-х годов XV века.[472] Те рисунки, на которых действительно изображен Салаи, обладают весьма личностными характеристиками. Другими словами, в Салаи была та мужская красота, которую Леонардо всегда почитал за идеал и которая его привлекала.

Наиболее достоверными портретами Салаи можно считать двойные профили из Виндзорской коллекции. Один из них, правый, написан красным и черным карандашом на розоватой бумаге, второй, левый, – черными чернилами на белой бумаге. Салаи не похож на «Верроккьевых мальчиков с ранних картин Леонардо», по выражению Кеннета Кларка. У него округлый, чувственный подбородок, волосы подстрижены более коротко и завиваются более тугими колечками. Вспомните, что писал Вазари: «прекрасные курчавые волосы, которые вились колечками и очень нравились Леонардо». Удивительна ровная линия его лба – у Салаи вовсе не было переносицы. Судя по стилю и способу использования карандаша, рисунки были сделаны примерно в 1508 году, в начале второго миланского периода жизни Леонардо. На этих рисунках Салаи уже за двадцать. Мы видим вялого, изнеженного молодого человека, сохранившего обманчиво юношеский вид. У него тяжелые веки, из-за чего на лице застыло выражение смеси удивления и скуки. Такое лицо и сегодня можно увидеть на итальянских площадях или у юношей, пробирающихся на мотороллерах по узким улочкам итальянских городов.

Так выглядел Салаи. Профиль черными чернилами из Виндзорской коллекции (вверху). «Нарцисс» Больтраффио

Старик, глядящий на прекрасного юношу. 1497–1500

Более ранний вариант этого же характерного профиля мы видим на рисунке, приписываемом Больтраффио. На нем изображен юноша, увенчанный гирляндой из дубовых листьев. Напоминает Салаи и гравюра фигуры андрогина в профиль, хранящаяся в Британском музее.[473] На гравюре сохранился логотип «АСНА. LE. VI.» (то есть «Академия Леонарди Винчи), что позволяет датировать ее концом 90-х годов XV века. Более подробно об этой миланской «академии» мы поговорим позже. Все эти работы были выполнены в студии Леонардо и вполне могут являться вариантами утраченного рисунка художника, сделанного в то время. Два варианта «Нарцисса» Больтраффио ныне хранятся в Уффици и в Лондонской национальной галерее. На этих картинах мы видим тот же безбровый профиль и вьющиеся колечками волосы.

Если все это изображения Салаи, то он же изображен и на двойном портрете Леонардо, выполненном красным карандашом. Этот рисунок хранится в Уффици, и на нем мы видим ту же линию бровей и густую копну тугих кудрей. На юношу пристально смотрит лысый старик с характерным беззубым профилем. Правая рука старика словно лежит на плече юноши, но кисть не прорисована, и оба тела сливаются в единый торс, напоминая аллегорический рисунок Наслаждения и Боли. Этот рисунок также датируется концом 90-х годов XV века, и на нем Салаи изображен еще подростком. В этом первом признании чувствуется налет грустной комедии, самоуничижения и пафоса. Старик смотрит на любимого юношу и, словно в зеркале, видит в нем свою утраченную юность. В то время Леонардо было чуть за сорок. Его нельзя было назвать стариком, и тем не менее на этом рисунке (как и на многих других) он изображает себя глубоким старцем, лишившимся последних зубов. Возможно, такой образ является отражением сексуальной неуверенности: мужчина, который хочет быть любовником, оказывается старцем, годящимся юноше в отцы. В рисунке ощущается удивительная нежность старика к этому высокомерному мальчишке.

Из ловкого воришки, каким он был в 1490 году, Салаи вырос в стильного, красивого юношу. Леонардо по-прежнему благоволит своему избалованному любимчику. Записка, озаглавленная «Расходы Салаино» и датированная 4 апреля 1497 года, говорит о том, что Леонардо приготовил ему роскошный подарок – красивый плащ:

«4 локтя серебряной парчи – 15 лир 4 сольди

зеленый бархат для отделки – 9 лир

ленты – 9 сольди

малые кольца – 12 сольди

за изготовление – 1 лира

лента для шва впереди – 5 сольди».

И, подводя итог, Леонардо приписывает: «Салаи украл сольди». Судя по всему, речь идет о сдаче. Позднее Салаи крадет три золотых дуката, «которые, как он сказал, нужны ему для покупки пары розовых штанов с отделкой». Леонардо записывает и деньги, данные в долг. Впрочем, иногда Салаи сам одалживает Леонардо небольшие суммы. В октябре 1508 года художник записал: «Я одолжил тринадцать скуди Салаи, чтобы дополнить приданое его сестры».[474] А далее идет описание дома за воротами Порта Верчеллина, подаренного Леонардо Мавром примерно в 1497 году. После отъезда художника из Милана в доме поселился отец Салаи, а затем этот дом перешел в собственность самого Салаи. Салаи сдавал и ремонтировал этот дом. Леонардо завещал дом Салаи и его наследникам.[475]

Отношения между Леонардо и Салаи строились на подарках. Судя по всему, Салаи отличался корыстолюбием: он с радостью принимал щедрость и доброту своего покровителя. Между ними случались ссоры, но всегда за ссорами следовало примирение. На листе из Атлантического кодекса мы читаем следующее: «Салаи, я хочу отдохнуть, так что никаких войн, никаких больше войн, потому что я сдаюсь» (эти слова написаны не рукой Леонардо. Они просто приписаны к списку покупок, словно человек, составлявший этот список, записал то, что услышал).[476] Но долгие отношения между Леонардо и Салаи были сложными и неоднозначными. Салаи был учеником, слугой, копиистом, любовником, спутником, доверенным секретарем, фаворитом, другом, оказывающим «добрые и приятные услуги», за которые Леонардо упомянул его в своем завещании. С момента их встречи летом 1490 года этот дурной мальчишка с лицом ангела стал неотъемлемой частью жизни Леонардо: его тенью.

Охота на медведей

В воскресенье 15 апреля 1492 года, Леонардо отметил свое сорокалетие. Что он чувствовал в этот день, нам неизвестно. 12 октября 1492 года Колумб увидел впереди неизвестную землю – скорее всего, остров Уотлинг из группы Багамских островов, – а вскоре высадился на Гаити и Кубе. Никаких следов этого исторического события, потрясшего Европу в марте 1493 года после возвращения Колумба, в записках Леонардо мы не находим.

То, что Леонардо никак не откликнулся на открытие и исследование Нового Света, удивительно, поскольку этот человек по натуре своей был первооткрывателем.[477] Его собственный интерес к экзотическим путешествиям был довольно слабым. Он не стремился в далекие страны. Леонардо никогда не бывал южнее Рима, а Италию в первый и единственный раз покинул уже в возрасте шестидесяти четырех лет. (Считается, что в 1502–1503 годах он посетил Константинополь, но никаких свидетельств этого путешествия не сохранилось.) Леонардо был путешественником разума, или, если не впадать в патетику, можно сказать, что он мог совершить огромное путешествие, не уезжая на большое расстояние. Любая, самая обыденная поездка для человека такого интеллекта превращалась в длиннейшую дорогу, наполненную впечатлениями и образами – научными данными, которые следовало записать и осмыслить. Леонардо любил путешествовать – пешком или верхом на коне. Вспомните хотя бы его призыв к живописи): ты должен «покинуть свое городское жилище, оставить родных и друзей и идти в поля через горы и долины». Эти слова сохранил для нас Мельци, составив свой экземпляр «Суждений о живописи».