Сам о себе - Игорь Ильинский

Мейерхольд косо отнесся к моим успехам в кино, фильмы ему не понравились, и если говорить серьезно, то, имея большую популярность у широкой публики, они довольно сухо были приняты передовой театральной и кинематографической общественностью. Как раз к этому времени у меня наметился разлад с Всеволодом Эмильевичем. Мне казалось тогда, что стоило мне остановить свой выбор на его театре, стоило мне проявить наилучшее отношение к нему, стоило ему увериться в том, насколько я ценю его как режиссера, как в ответ последовало с его стороны гораздо худшее и недостаточно внимательное отношение ко мне, чем тогда, когда я был независимым совместителем. Начались обоюдные подозрения, мелкие и крупные конфликты. Создалась нездоровая обстановка. Я не снимаю с себя вины. Весьма вероятно, что были факты зазнайства и премьерства с моей стороны, подогретые успехом в кино, который раздражал Мейерхольда, так как он безусловно хотел, чтобы мой успех был связан только с его театром. Я узнал, что он написал критическую рецензию о фильмах, где я участвовал. Эта рецензия в ленинградском журнале «Театр и искусство» была написана им под псевдонимом Dottore. Он писал там, что я играю в кино с плоским юмором, который пригоден для «кельнеров берлинских пивных».

Я был обижен, что он так пишет о своем ученике. Шли репетиции пьесы Файко «Учитель Бубус», до премьеры которой оставалось недели две. Атмосфера накалилась чрезвычайно. Когда на одной из репетиций Мейерхольд стал мне подавать пиджак, заботливо спрашивая, не устал ли я, я понял, что конфликт неминуем. На следующей репетиции Всеволод Эмильевич ставил свет и во время моего основного монолога осветил не меня, а безмолвно проходившую по сцене во время монолога З. Н. Райх. Выдвижение З. Н. Райх, жены Мейерхольда, в это время проводилось Всеволодом Эмильевичем очень интенсивно и вызывало во мне, особенно в ту пору, чувство протеста, так как Зинаида Николаевна не имела никакой школы и, на мой взгляд, была дилетанткой без каких-либо видимых данных и способностей не только занимать особое положение в театре, но и вообще быть актрисой. В дальнейшем я увидел, что я несколько ошибался, так как некоторые роли З. Н. Райх играла вполне достойно и хорошо.

Многому она успела научиться у Всеволода Эмильевича и, во всяком случае, стала актрисой не хуже многих других. Но в то время ее сценическая беспомощность, а также физическая неподготовленность и, попросту говоря, неуклюжесть были слишком очевидны и вызывали чувство протеста против столь несправедливого, явно искусственного выдвижения.

Я прервал сцену, спросил Мейерхольда, таким ли останется в дальнейшем освещение. Он ответил утвердительно. После окончания репетиции я подал заявление об уходе из театра, отказавшись от участия в «Учителе Бубусе». Вместо того чтобы призвать меня и поговорить со мной, Мейерхольд поднял страшную бурю. Немедленно начались экстренные заседания о том, что я сорвал или срываю премьеру, на следующий же день я был заменен. Надо мной навис меч возмездия. Мейерхольд хотел общественного суда, причем за мой поступок требовал объявления мне повсеместного бойкота и запрещения работать в каком-либо театре.

Заседание «суда», или разбор инцидента, происходило невероятно бурно даже по тому времени. Мне припомнили все мои проступки, и я был обвинен во всех смертных грехах. Один из молодых мейерхольдовцев, желая угодить Мейерхольду, позволил себе оскорбить меня словом с трибуны, словом такого сорта, за которое либо привлекают в свою очередь к суду, либо отвечают немедленно физическим действием. Для ясности я предпочел последнее. Началась драка. Мейерхольд, потрясая кулаками, крикнул по моему адресу: «Бейте его, он ударил сына крестьянина!» Я быстро осмотрел место действия, молниеносно соображая, какими стульями мне бросить в тех, которые ринутся на его призыв. Представитель ЦК Рабис, председательствовавший на собрании, полез прятаться под стол. Раздался оглушительный визг женской половины труппы. Однако дальнейшее «кровопролитие» было приостановлено. Подобный ход заседания совершенно сбил с панталыку представителей союза Рабис, и они приняли соломоново решение: «Исключить Ильинского из Театра Мейерхольда». Но бойкота не объявлять и даже наоборот: предостеречь от возможности такого бойкота.

Тяжело у меня было на душе после этого инцидента. Во-первых, покончено навсегда с Всеволодом Эмильевичем, которого я так любил и почитал. Во-вторых, покончено с Первой студией. Мое совместительство окончилось тем, что я остался без театра. За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь. С тяжелым сердцем я смотрел премьеру «Блохи» в МХАТ 2-м. В Театр Мейерхольда вообще не заходил. В это время я получил неожиданное приглашение от Ю. М. Юрьева переехать в Ленинград и поступить в бывш. Александрийский театр. Так я и сделал. Но вся беда была в том, что в бывш. Александрийский театр я попал в неудачное для этого театра время. Там еще шла перестройка этого сложного академического организма. Опробовалась самая разная режиссура от Вивьена до Терентьева. Ко мне со стороны Юрьева и директора государственных академических театров Экскузовича было очень внимательное и доброжелательное отношение. Они пошли на то, чтобы для первого моего выхода был поставлен «Ирландский герой» Синга. Спектакль был подготовлен наспех под режиссурой Н. Береснева. Было много интересного в этой постановке, но она шла на провинциальный манер, в сборных декорациях и костюмах, что придавало ей случайный, гастрольно-провинциальный характер.

Вот что писал журнал «Рабочий и театр» в статье «Балаганный герой»:

«Последняя постановка Академического драматического театра явилась полной и совершенной неожиданностью: молодость, наивность и нелепость. С известной уверенностью можно предположить, что седые стены бывш. Александрийского театра подобного спектакля за долгие годы своего существования не видели.

Необходимо сразу категорически сказать: пьеса Синга недостойна нашей академической драмы. Одним словом можно определить всю эту пьесу: нелепость. Но эта нелепость смотрится достаточно весело и приятно. Театр словно «омолодился». В чем причина этого? Неужели коллектив Академического драматического театра приспособился к манере Ильинского или режиссер Береснев сумел вдохнуть некую струю жизни в наших академических актеров?

Ильинский... этот молодой и талантливый актер заслужил тот успех, который он имел. Правда, Ильинский однообразен в своих приемах. На сцене академической драмы был тот же Игорь Ильинский, актер Театра Мейерхольда. Те же внешние приемы, та же интонация, несколько циркового характера. Для нелепого ирландского героя это, впрочем, как раз у места. Ильинский резвился с необычайной искренностью и темпераментом. Он заражал своим смехом полный зрительный зал, который благодарно ему аплодировал. На подмостки академической сцены вместе с Ильинским ворвался кусочек цирка, кусочек народного театра, ясный отголосок балагана. Хорошо это или дурно – покажет будущее».