Чехов в жизни - Игорь Николаевич Сухих
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Л. А. Авилова. Чехов в моей жизни
Пьеса с треском проваливалась. Что же должен был теперь переживать Антон Павлович? Кто был с ним, чтобы он чувствовал рядом друга? Кто мог облегчить его состояние? Как я завидовала бы этому человеку, если бы знала его!
А про ответ со сцены Антон Павлович, очевидно, пошутил. Сказал на всякий случай неизвестно кому.
Но вот… вышла Нина, чтобы проститься с Тригориным. Она протянула ему медальон и объяснила: «Я приказала вырезать ваши инициалы, а с этой стороны название вашей книги».
«Какой прелестный подарок!» – сказал Тригорин и поцеловал медальон.
Нина ушла… а Тригорин, разглядывая, перевернул медальон и прочел: «Страница 121, строки 11 и 12». Два раза повторил он эти цифры и спросил вошедшую Аркадину:
– Есть мои книги в этом доме?
И уже с книгой в руках он повторил: «Страница 121, строки 11 и 12». А когда нашел страницу и отсчитал строки, прочел тихо, но внятно: «Если тебе когда-нибудь понадобится моя жизнь, то приди и возьми ее».
С самого начала, как только Нина протянула медальон, со мной делалось что-то странное: я сперва замерла, едва дышала, опустила голову, потому что мне показалось, что весь зрительный зал, как один человек, обернулся ко мне и смотрит мне в лицо. В голове был шум, сердце колотилось как бешеное. Но я не пропустила и не забыла: страница 121, строки 11 и 12. Цифры были все другие, не те, которые я напечатала на брелоке. Несомненно, это был ответ.
Действительно, он ответил мне со сцены, и ответил мне, только мне, а не Яворской и никому другому.
«Тебе!» «Ты!» Он знал, что говорил это мне. Весь вечер он был со мной и знал, что со мной. Значит, сразу узнал меня. С первого взгляда. Но что в этих двух строках? Что в этих двух строках?
Л. А. Авилова. Чехов в моей жизни
Я слушала с радостью, но у меня из головы не выходило: 121, 11 и 12.
Книга Чехова в библиотеке на полке, найти ее ничего не стоит. Найти и прочесть. Но надо пить чай, есть ветчину, слушать Мишу и отвечать. А что там? На этой странице 121 и на строках 11 и 12? Ах, скорей бы, скорей!
Наконец чай был отпит, Миша ушел в кабинет, повозился там, посвистел и прошел через гостиную в спальную.
– Мать! Ты скоро?
– Да, сейчас.
Тогда и я прошла в кабинет; пришлось зажечь свечу, так как Миша потушил лампу, и со свечой в руках я поспешно нашла и вынула книгу, дрожащими руками отыскала страницу 121 и, отсчитав строки, прочла: «…кие феномены. Но что ты смотришь на меня с таким восторгом? Я тебе нравлюсь?»
В полном недоумении я опять пересчитала строки. Нет, я не ошиблась: «…кие феномены…». <…>
Спать я не могла. И меня преследовали воспоминания того, что я видела в театре, впечатления этого грандиозного провала и мое собственное разочарование. «Я тебе нравлюсь?»
И вдруг точно молния блеснула в моем сознании: я выбрала строки в его книге, а он, возможно, в моей?
Миша давно спал. Я вскочила и побежала в кабинет, нашла свой томик «Счастливца», и тут, на странице 121, строки 11 и 12, я прочла: «Молодым девицам бывать в маскарадах не полагается».
Вот это был ответ! Ответ на многое: на то, кто прислал брелок, кто была маска. Все он угадал, все он знал.
Ну и что же?
Л. А. Авилова. Чехов в моей жизни
Носит он мой брелок?
Л. А. Авилова. Чехов в моей жизни
Вы спрашиваете насчет жетона. Когда он надоест Вам, то пришлите его по адресу: Лопасня, Моск. губ.
Чехов – В. Ф. Комиссаржевской. 20 мая 1897 г. Мелихово.
Жетон – и есть тот самый брелок. Чехов отдал его актрисе, игравшей в «Чайке» Нину Заречную.
Я поеду в Крым, потом на Кавказ и, когда там станет холодно, поеду, вероятно, куда-нибудь за границу. Значит, в Петербург не попаду.
Уезжать мне ужасно не хочется. При одной мысли, что я должен уехать, у меня опускаются руки и нет охоты работать. Мне кажется, что если бы эту зиму я провел в Москве или в Петербурге и жил бы в хорошей теплой квартире, то совсем бы выздоровел, а главное, работал бы так (т. е. писал бы), что, извините за выражение, чертям бы тошно стало.
Это скитальческое существование, да еще в зимнее время – зима за границей отвратительна, – совсем выбило меня из колеи.
Вы неправильно судите о пчеле. Она сначала видит яркие, красивые цветы; а потом уже берет мед.
Что же касается всего прочего – равнодушия, скуки, того, что талантливые люди живут и любят только в мире своих образов и фантазий, – могу сказать одно: чужая душа потемки.
Погода сквернейшая. Холодно и сыро.
Крепко жму Вам руку. Будьте здоровы и счастливы.
Ваш А. Чехов.
Чехов – Л. А. Авиловой. 30 августа 1898 г. Мелихово
Я передал ему, что Авилова просила передать: «Кланяется старая матушка». Чехов подумал и сказал: «А действительно она на попадью похожа».
Б. А. Лазаревский. Дневник. 3 января 1902 г.
Увы! мне суждено всю жизнь порываться так или иначе и потом долго, иногда годами страдать от стыда, презирать себя до того, что и жалости к себе не чувствуешь. Одно чувствуешь: ничего поправить нельзя! Слова – пустой звук. Словами же самое чистое, святое, дорогое чувство облекается в какую-то пошлую, захватанную форму и передается людям.
О, даю Вам слово! если я не ошиблась, если в Ваших немногих строках не было сухости и строгости, не было осуждения (или Вы скрыли?) – я заслужила это! Я всегда была очень неловка. Может быть, и теперь. Но я знаю, я не буду жалеть об этом письме. Я хочу и могу теперь сказать еще больше: Вам, Антон Павлович, я многим обязана. <…>
Я знаю, что мое письмо опять-таки издерганное. Но это оттого, что я сегодня глупо счастлива. Я уже давно не пишу издерганных писем, я выучилась застегивать на все пуговицы свой нравственный вицмундир. Пять лет. Я бы очень хотела видеть Вас, рассказать Вам и многое снять с себя, что мне так ненавистно. И в особенности в мои годы, когда жизнь прошла, – сознавать себя все еще смешной и жалкой так тяжело! Точно позор. А я, по совести, не чувствую, что заслужила его.
