Время и боги. Дочь короля Эльфландии - Лорд Дансени
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Суд над Травиатой
От нездешних земель прокрался вечер и сошел на улицы Парижа, и детища дня удалились и попрятались, и странным образом преобразился красавец-город, и сердца людей – заодно с ним. А вместе с огнями и музыкой в безмолвии и в темноте воспряла иная жизнь – та жизнь, которой ведома ночь: темные коты неслышно выскользнули из домов своих и нырнули в тихие закоулки, и сумрак улиц заполонили неясные тени. В этот самый час в убогом жилище близ Мулен-Руж умерла Травиата; свели же ее в гроб собственные грехи, а вовсе не года, отпущенные Господом. Душа Травиаты слепо блуждала по улицам, где грешила при жизни, пока не натолкнулась на стену собора Парижской Богоматери. Оттуда взмыла она ввысь, как морской туман, расплескавшийся об утес, и унеслась в Рай, и там был ей вынесен приговор. И померещилось мне, пока наблюдал я и грезил, что, когда предстала Травиата пред судом, с дальних райских холмов набежали облака и сошлись над Господним челом в одну громадную черную тучу; облака скользили стремительно, точно тени ночи, когда в руке раскачивается фонарь; появлялись все новые и новые, и еще, и еще, и, по мере того как собирались они, туча над Господним челом не ширилась, но лишь чернела все гуще. Нимбы над головами святых опустились ниже, и сузились, и побледнели; хор серафимов прервался и стих, и смолкли внезапно беседы благословенных душ. И посуровел лик Господень, так что отворотились серафимы и оставили Его, а за ними и святые. Тогда, по велению Господнему, семеро великих ангелов медленно воспарили сквозь облака, устлавшие Рай словно ковром: в ликах их отражалось сострадание, а глаза были закрыты. Тогда Господь изрек приговор свой, и в Раю погасли огни, а хрустальные лазурные окна, выходящие на мир, а тако же окна алые и зеленые потемнели и обесцветились, и более ничего я не видел. Но вот семеро великих ангелов вышли за пределы указанных им Небесных врат (ибо врат в Небесах несколько) и обратили лица в сторону ада; четверо несли юную душу Травиаты, один шел впереди, и еще один замыкал шествие. Эти шестеро шагали широким шагом по долгой и пыльной дороге, что зовется Путем Про́клятых. А седьмой летел над ними, и отблеск адского пламени, сокрытый от шестерых облаком пыли на той жуткой дороге, подсвечивал перья на его груди.
Душа Травиаты
И вот завели речь семеро ангелов по пути к аду, и молвили:
– Она так юна, – говорили ангелы, – она так прекрасна, – говорили они; и долго разглядывали они душу Травиаты, но не пятна греха, а ту часть ее души, которая некогда полнилась любовью к сестре, давно умершей, – сестра же ныне порхала среди кущ на одном из Небесных холмов, и мягкий солнечный свет неизменно играл на лице ее, и всякий день беседовала она со святыми, когда они проходили тем путем к дальнему краю Небес, дабы благословить усопших.
Долго глядели ангелы на красоту всего того, что только оставалось прекрасного в душе Травиаты, и так сказали они: «Это же совсем юная душа», – охотно отнесли бы они свою ношу на один из Небесных холмов и там вручили ей кимвал и дульцимер, но знали ангелы, что врата Рая сомкнуты и заперты для Травиаты. Охотно отнесли бы ее ангелы в одну из долин мира, где во множестве цветут цветы и тихо журчат ручьи, где неумолчно поют птицы и в день воскресный звонят церковные колокола, – да только не посмели они.
Все ближе и ближе подходили ангелы к аду. Но когда оказались они уже совсем рядом, когда зловещий отсвет озарил их лики, когда створки врат разошлись и уже готовы были распахнуться вовне, молвили ангелы: «Ад – жуткий город, а она устала от городов»; и внезапно выронили они душу у обочины дороги, и развернулись, и улетели прочь.
Но душа Травиаты проросла гигантским розовым цветком, отвратительным и прекрасным одновременно; и были у цветка очи, но не было век; и неотрывно вглядывался он в лица прохожих, что брели по пыльной дороге к аду. Рос цветок в отсветах адского пламени и чах, но умереть не мог; лишь один-единственный лепесток отогнулся назад, в сторону небесных холмов, – так лист плюща тянется навстречу дню, – и в мягком серебристом сиянии Рая не зачах и не поблек он, но порою слышал вдалеке, как негромко беседуют промеж себя святые, а иногда долетало до него и благоухание райских кущ, и легкий ветерок овевал его прохладой каждый вечер в тот час, когда святые подходят к краю Небес благословить усопших.
Но восстал Господь и, потрясая мечом Своим, разогнал Своих ослушливых ангелов – так молотильщик развеивает по ветру мякину.
На краю болота
Над топью болот повисла великолепная ночь со стадами кочующих звезд, все небесные светила мерцали в ожидании.
Над твердой, надежной землей, на востоке, сером и холодном, над головами бессмертных богов уже разлилась бледность рассвета.
И вот, приблизившись наконец к безопасному краю болота, Любовь взглянула на человека, которого так долго вела сквозь топи, и увидела, что волосы его белы и отливают серебром в первом свете наступающего утра.
Они вместе вышли на твердую почву, и старик устало опустился на траву – ведь они шли сквозь болота в течение долгих лет. А серая полоска рассвета над головами богов стала шире.
Любовь сказала старику:
– Теперь я должна тебя покинуть.
Старик ничего не ответил, лишь тихонько заплакал.
Беззаботное сердце Любви омрачилось, и она сказала:
– Не надо ни печалиться, что я ухожу, ни жалеть об этом, не надо вообще думать обо мне. Я всего лишь глупое дитя и не была добра к тебе. Меня не интересовали ни твои высокие помыслы, ни то доброе, что в тебе было, я просто морочила тебя, водя вдоль и поперек по опасным трясинам. И была так бессердечна,
