Стремнина - Бубеннов Михаил Семенович

— Снюхались, да? — не вытерпев, выкрикнул Вася Подлужный. — Хотите бумажкой прикрыться? Не выйдет! Сегодня не только ваша техника, но и вы погорели! От вас так гарью и несет.

— Ты что болтаешь? — захрипел Родыгин.

— Погодите, мы еще поддадим огонька, — пообещал Подлужный. — Догорайте! Так вам и надо!

— Ты что, грозишь? — подаваясь вперед, закричал Родыгин.

— Иди, иди…

— Тебя кто науськал? Прораб? — Шагнув еще раз, Родыгин схватил Подлужного за грудки. — Говори-и, а то…

— Сейчас…

От удара Подлужного главный инженер отлетел далеко назад со вскинутыми руками, словно взывая к небу, и едва устоял на ногах, а потом, ухая, как выпь, начал ощупывать скулу.

— Что, не расслышал? — спросил, направляясь к нему, Подлужный. — Сейчас повторю.

Во хмелю да в озлоблении Родыгин, понадеясь на свои силы, бросился навстречу Подлужному, намереваясь одним ударом уложить его на землю. Но, сделав всего два шага, он словно напоролся на острый сук валежины и, обхватив живот руками, с воем отпрянул назад.

Закричав от страха, инспектор Волохов, стремглав, не оглядываясь, бросился на брандвахту и закрылся на крюк в своей каюте.

Услышав крики, долетавшие с берега, Обманка выбежала к борту брандвахты и увидела, что Подлужный, Уваров и даже Славка Роговцев со всех сторон нападают на Родыгина.

— За батю!

— За Володю!

— Мало? Еще на!

По всему выходило — недолго до другой беды. Надо было немедленно бежать в прорабскую.

Арсений лежал пластом на голом полу в прихожей. Должно быть, как вошел сюда после проводов Демида Назарыча, так и грохнулся, не дотянув до своей комнатушки.

— Арсений, ты что? Встань-ка, встань! — заговорила Обманка еще с порога. — Его бьют, ты слышишь?

— Кого? — не шелохнувшись, спросил Морошка.

— Знаешь ведь…

— Его и надо…

— Да ты с ума спятил. Я тебе без шуток, а ты… Слышишь ты или оглох?

Арсений медленно приподнялся, оглянулся через плечо.

— На самом деле бьют?

— Совсем очумел! — заговорила в голос Обманка. — Да ты беги скорей, ребят спасай. Они сейчас как шершни у разоренного гнезда!

— Ах да, это верно…

Но на берегу уже никого не было.

— Добили, — сказала Обманка, — И в реку спустили, тут и гадать нечего.

— Добьешь его, кабана…

— Неужели испугались, когда я к тебе бросилась? Сходи узнай…

Волохов и Родыгин прятались в своей каюте. Дверь открыли лишь после того, как наверняка опознали голос Морошки. Горный инспектор сидел за столом и что-то быстро писал в большом блокноте, а главный инженер мокрым полотенцем охлаждал избитое лицо.

— Я знаю, это по вашей команде, — заговорил он, время от времени так и прожигая Морошку взглядом. — Ну все, сейчас ухожу в Железново, а завтра всех вас возьмут за шкирки! Уж я позабочусь! Засадят крепко! — Увидев, что Волохов, прислушиваясь, теряет время, он попросил с подчеркнутой уважительностью: — А вы, Виталий Сергеевич, пишите, пишите. Все пишите… — И милостиво пояснил Морошке: — Он все опишет, как было. Случилось-то на его глазах.

— Всех засадите, а как же прорезь? — спросил Морошка.

— Не твоя забота. Другие доделают.

— Только бы доделали.

У порога Арсений обернулся и сказал на прощание:

— И все-таки хорошо, что я вас спас, а то и не знал бы, какие живоглоты есть на земле…

Открыв дверь каюты, в которой его, несомненно, уже поджидали, Арсений оглядел приостывших драчунов, сидевших по разным углам.

— Вот так вам и сидеть, да и мне с вами, — сказал им Морошка негромко, без сердца, может быть на самом деле считая, что их объединяет теперь одна печальная участь. — Только каюта у нас будет каменной, с решеткой на оконце.

— Отсидим! — беззаботно ответил Подлужный.

— Но он будет знать, шкура! — добавил Уваров.

— А ты зачем полез? — обратился Морошка к Славке. — И тебе в тюрьму захотелось?

— Захотелось вот! — задиристо ответил Славка.

— Дураки вы, — сказал всем троим Морошка. — Все дело испортили. Теперь с ним не совладать.

— Видел, какое у него фото? — поинтересовался Подлужный.

— Не показывает. Обложил мокрой тряпицей.

— Стало быть, передержка…

У брандвахты зарокотал мотор катера.

— Уходят, — определил Морошка.

В эту минуту для него утешительным было только одно: главный инженер, вероятно, совсем позабыл сегодня о жалобе Белявского. Впрочем, он мог решить, что теперь обойдется и без скандальной бытовщины.

IV

Геля лежала в небольшой боковушке с занавешенным марлей оконцем. Марьяниха упрятала ее вчера от посторонних глаз в детскую, а весь свой выводок держала около себя. Но утром волей-неволей, а детей пришлось допустить к Геле. Они ревели в один голос, требуя повидаться с заболевшей «няней», как они называли ее по деревенскому обычаю.

Детишки день-деньской вертелись около Гели. Катя и Таня перепели ей все песенки, какие знали, и рассказали все сказки, слышанные от матери, а Митька, толстячок, в коротенькой рубашонке, без штанишек, с истинно мужским рыцарством таскал и таскал к ней на кровать игрушки. Геля лежала среди танков, автомобилей, ружей, резиновых и тряпичных кукол, пластмассовых гусей и уток, разных свистулек и погремушек. Гелю забавляли и песни веселых сестричек, и настойчивое желание Митьки вовлечь ее в свой мир, в котором он пока что находил гораздо больше занятного, чем в окружающем мире.

Конечно, это было дело счастливого случая, что Геля после своей ужасной попытки, измученная, в смятении, оказалась в избе Марьянихи, среди ее милых детей. Но этот случай, несомненно, имел для Гели важное значение. Никто другой, а именно они, дети Марьянихи, окружив Гелю своим вниманием, заставили ее задуматься над тем, о чем она никогда еще не думала. Пока она находилась в обществе детей, в ней происходила глухая, невидимая работа, вроде той, что ведет подземная река в толщах земли. Вначале мысли Гели, как отражение этой работы, были неясны и переменчивы, но постепенно ее стала занимать всего лишь одна мысль, которая незаметно становилась ее убеждением. «Зачем я хотела сделать это? Зачем? — думала она, слушая девочек. — Гляди, какие они умницы». Очень часто она задерживала около себя Митьку. «Может, и мой будет вот таким ласковым? — думала она, держа его за ручонки. — А я вон что!..» И вышло так, что за день как-то незаметно, но решительно изменились ее взгляды на будущее. Ничего страшного, как ей казалось прежде, оно не предвещало. Наоборот, много трогательного, забавного и значительного: ведь появится новый человек на земле, вроде вот этого Митьки, и он будет не чей-нибудь, а ее, родной. «Дурочка, чистая дурочка! — под вечер уже вовсю журила себя Геля. — Бить меня надо палкой!»

И от Гели, и от детей, не выходивших из дома, Марьянихе удалось скрыть то, что произошло сегодня на шивере. Под вечер, впервые разрешив Морошке повидаться с Гелей, она и его заставила молчать о новой беде:

— Не тревожь…

Когда Арсений присел на табурет у кровати Гели, она закрыла глаза, — так ей легче было пережить первые минуты встречи. Марьяниха тут же увела из комнатушки детей. Девочки ушли молча, а Митька долго брыкался, вырываясь из рук матери, и буянил за дверью. Это вызвало улыбку на бледных губах Гели. Хотя в комнатушке и было сумеречно, ее слабенькая мимолетная улыбка не могла ускользнуть от сторожкого взгляда Арсения, и он слегка наклонясь, спросил:

— Ты чему это?

— Да вон, о Митюшке думаю, — ответила Геля.

— Силен парень!

При сумеречном свете Арсений не мог как следует разглядеть Гелю, но лицо ее, несомненно, было очень осунувшимся и бледным…

Прикрыв широкой и жилистой рукой ребячью руку Гели, лежавшую поверх одеяла, Арсений спросил с той особой нежностью в голосе, какую она услышала впервые в день памятного возвращения его из Железнова:

— Тебе лучше, а?

У Гели легонько дрогнули ресницы. Арсению показалось, что он по простоте душевной задал такой сложный вопрос, на который Геля не могла ответить, даже если она и чувствовала себя сейчас неплохо. И потому Морошка, стараясь выручить Гелю, поспешил заговорить о другом: