Стремнина - Бубеннов Михаил Семенович

Он послушался и отмолчался, а потом, поборов боль, опять вернулся к своей мысли:

— Как же ты, мама, дом-то бросила?

— А чо с ним стрясется? — ответила мать. — Стоит — и пусть стоит.

— Все же…

На секунду мать замерла, но тут же природная прямота заставила ее подивиться в открытую:

— Да ты что, сынок, вроде и не рад, что я здесь?

— Я только о доме…

— Вот встанешь, тогда и уеду.

— А я хоть сейчас!

— Ишь ты, какой прыткий! — На губах матери промелькнула грустная улыбочка. — Нет уж, как хошь, а потерпи, не гони.

Стыдно, очень стыдно стало Арсению…

— Прости, мама… — повинился он, вновь прижимая ее руку к своей груди. — Только мне все одно надо бы встать. Не знаю, как там мои ребята.

Мать вздохнула:

— Молчат. Окаменели с горя-то.

— Встать бы мне, встать! — заметался Арсений, но, поднявшись рывком на кровати, понял, что его совсем не держат непривычно обессилевшие руки. — Да что это на самом деле со мною, а? И даже изба вроде плывет…

Мать обеспокоенно захлопотала около него, уложила на подушку, приободрила:

— Ничего, ничего, попаришься в баньке — и всю болесть как рукой снимет. В одночасье одолеешь…

Входная дверь тихонько открылась, и кто-то почти бесшумно вошел в прихожую прорабской. Вся просветлев, Анна Петровна дала сыну знак рукой:

— Геля…

Услышав ее голос, Геля бросилась на цыпочках к раскрытой двери комнатушки Арсения Морошки. Выглянув из-за косяка, встретясь с его осмысленным, оживленным взглядом, она едва сдержала крик радости.

— Заходи же! — поторопил ее Арсений.

Стесняясь Анны Петровны, Геля не сразу осмелилась подойти к его кровати. В замешательстве, опустив голову, словно в чем-то винясь, нагнулась и расправила на его ногах одеяло.

— Вода-то… не убывает ли? — стараясь приободрить ее, ласково заговорил Морошка.

— Вроде нет пока…

— А что передают из Богучан?

— Сегодня-то я… не слушала…

— Боялась потревожить? Жаль.

С реки донесло короткий, обрывистый гудок.

— Это кто там? — насторожился Арсений. — Не Григорий ли Лукьяныч? Вернулся? Когда?

— Только что, — ответила Геля.

— Опоздал… — Арсений медленно полуприкрыл ресницами глаза, думая, вероятно, о вчерашнем несчастье в прорабстве. — Что ж он сюда-то не идет?

— Твой катамаран осматривают.

— Привел?!

— По пути, говорят, прихватил…

— Встать бы мне! — опять заметался Арсений, но на сей раз даже и не сделал никакой попытки подняться. — Нельзя мне лежать-то сейчас, никак нельзя…

От обиды у него даже слегка задрожали губы. Он почувствовал себя совершенно несчастным и, взглянув на Гелю, неожиданно и смущенно попросил:

— Посиди со мной, а?

Вскоре появился Григорий Лукьянович Завьялов. Ни вчера, ни сегодня у него не нашлось времени побриться, он густо зарос седой щетиной и оттого выглядел старым и усталым человеком. Для него недаром прошли хлопоты на Каменке, а тут еще такая беда на Буйной… На душе у него, как говорится, кошки скребли, но заговорил он оживленно, с подковыркой:

— Ты что, притворяешься, да? Я так и знал.

— Ловко? — тоже оживляясь, спросил Арсений.

— Одно загляденье. — Он присел на табурет у кровати, ощупал лоб Морошки. — Ну, хватит, прекратить это баловство. За денек отлежишься — и вставай. Да скорей за дело.

— Придется ли? — быстро меняясь в лице, заговорил Арсений. — Вы все знаете? За погубленных людей ответ держать надо. Да вдобавок тут еще Родыгу отвалтузили. Сегодня, должно быть, милиция нагрянет. Обещался всех засудить.

— Не засудит, — ответил Завьялов. — Сегодня утром из Погорюя я разговаривал с ним. От него все и узнал. Вот послушай-ка, что он говорит… В гибели людей никто не виноват. Испытания проводились под его личным руководством и наблюдением горного инспектора. Все делалось с полным соблюдением техники безопасности. Произошло несчастье, какие, к сожалению, не исключены на взрывных работах.

— Ох, брехун! — простонал Морошка.

— Погоди, дослушай, — продолжал Завьялов. — Вот так он все и объяснил вчера в милиции. Да еще добавил, что заряд к отпалке готовил опытнейший взрывник. Отчего воспламенился второй заряд — одному богу известно. Слушай, слушай. И еще сказал, что Демид Назарыч и ты, спасая людей, проявили подлинное геройство.

Морошка даже скрипнул зубами:

— Ох, негодяй!

— В милиции, сказал он мне, вполне удовлетворены его объяснением и особой бумагой горного инспектора. Но это же чушь!

Арсений слушал и не верил своим ушам. Сколько ни напрягал мозг, ему никак не удавалось уразуметь, что же произошло с Родыгиным по возвращении в Железново? Отчего с ним стряслась такая крутая перемена? Отчего?

— Ну, небывальщина! — заговорил Морошка в полнейшей растерянности, весь взомлев от неожиданного оборота дела. — Хочет, чтобы все было шито-крыто? Люди погибли — и виновных нет? Рыло ему своротили — и хоть бы что! Ой, чудно мне…

— Так и не можешь догадаться, что случилось? — Завьялов даже улыбнулся, глядя на бледного, измученного прораба, хотя и вымученной, горькой улыбкой. — А все, Арсений, очень просто. Уходил он вчера отсюда, конечно, с определенным решением свалить всю вину за гибель людей на Демида Назарыча и тебя. Да на том и покончить с вами, раз больше не нужны, а самому и доделать прорезь. Вроде спасти дело. Но когда он явился в Железново, в конторе его ждала радиограмма. Я ее тоже получил в пути. Его отзывают, братец ты мой, в трест, на высокий пост. Уже сработала слава, какой он добился здесь за лето. Тут тоже не без автоматики…

И откуда только у Арсения взялись силы? Он разом поднялся на кровати…

— Неужто все правда, а? — выкрикнул он, хватаясь за руку Завьялова. — Ах, ловкач! Сухим из Ангары выбрался! Не видал такого…

— Мы сами помогли, — сказал Завьялов.

— Особенно я постарался…

— Ты по молодости, а вот я… — Не раз тяжко вздохнулось Завьялову, пока он собрался с духом вновь, как и при прошлой встрече, поведать о своей вине. — Все выжидал. Все боялся, что тяжба с ним помешает делу. Откладывал на потом, а вышло хуже. Таким, как Родыгин, только на руку наше примиренчество и слюнтяйство. Пока мы гадаем, они действуют. Да и автоматика на их стороне. Как видишь, она опередила. Все можно отложить, да не бой с этими семиголовыми гадами.

— Зря его не унесло! — пожалел Морошка.

— Ну, а теперь, когда он получил повышение, ему, как ты сам понимаешь, нет никакого расчета раздувать здешнюю историю, — добавил Завьялов. — Наоборот, ему хочется замять ее, следует замять, а то ведь следом может потянуться дело!

— Это матерый варнак, — сказал Морошка. — Он может далеко уйти, в большие горы. До смерти обидно! Ведь я рассказал бы следователю все, как было. Наперво — о себе: взбунтуй я, откажись от испытаний — и ничего бы не случилось. Но и Родыгину я собирался отвалить полной мерой. Как же теперь быть? Может, для верности, в райком, а?

— Астахов все уже знает, — сообщил Завьялов. — Вчера он побывал в больнице у Демида Назарыча.

— У бати? Как он там, наш горемыка?

— Сегодня ему сделают операцию.

Арсений со стоном повалился на подушку, закрыл руками лицо. Стараясь успокоить его, Григорий Лукьянович, выждав какое-то время, рассказал о своем утреннем разговоре с секретарем райкома по рации.

— Астахов сам взялся за это дело, — сообщил он и легонько подмигнул: дескать, события, как видишь, принимают совсем иной оборот. — Сегодня он вызовет к себе Родыгина. И я думаю, что тому вряд ли удастся замять дело и, несмотря на вызов, прошмыгнуть мимо райкома.

— Вот это славно! — слегка оживился Морошка.

— Так что зря не рыпайся, лежи и выздоравливай, — приказал Завьялов. — Настанет время — тебя вызовут. Тогда и отвалишь ему какой надо мерой. А теперь тебе совет… — Он постучал кулаком в свою грудь. — Хорошенько береги то, что сейчас полыхает тут синим огнем. Всю жизнь береги. С этим огнем ты уже сейчас поднялся на несколько ступеней выше, чем был, с ним и шагай дальше. Ты еще не одного такого, как Родыгин, встретишь на своем пути. Мамонты вымерли, зубры вымирают, а эти — особой породы, для них пока что и волюшки и еды на земле хватает. Вот тогда уж не зевай.