Хозяйка чужого дома - Татьяна Тронина

– То есть ты хочешь сказать – она отказала богатому человеку, меценату и все такое ради… ради Игоря?

– Может, ради Игоря, может, просто так…

– Ага, – сказала Лара и положила трубку.

Разговор с Костей не только не помог ей, а как будто еще больше сбил с толку. «Так-так, – сказала она, заталкивая шарф своего мужа в сумку и обращаясь к вещи, как и к самому Игорю. – Значит, ради тебя она бросила Терещенко… Но что Елена в тебе нашла, чтобы ради тебя бросать такого мужчину?»

Впрочем, она совершенно напрасно задавала себе подобные вопросы – она знала, что ее бывший благоверный во всех смыслах замечательный мужчина. И вообще, ради любви можно пойти на какие угодно жертвы…

Отпуск Лары закончился через пару дней, и она вышла на работу. Новый офис был прекрасен – сиял мрамором и позолотой, мадам Носкова плавала среди зеркал важная, как императрица, и произнесла напутствие Ларе, чтобы та «на новом месте трудилась столь же успешно, как и на старом». Геллы не было – ее сократили под каким-то пустяшным предлогом, но это почему-то не особенно расстроило Лару. Если бы здесь была Гелла, то ей непременно пришлось бы во всех подробностях рассказывать о чудесном острове, о Косте. А Ларе не хотелось посвящать кого бы то ни было в то, что на остров она попала не вполне Костиными стараниями.

Она нашла новое место чудесным. И в конце концов пришла к выводу, что квартирный вопрос, совсем немаловажный в нынешнее время, разрешился тоже вполне чудесным образом, что Костя, несмотря на то, что он пошел на поводу загадочного Терещенко, тоже исключительно чудесный мужчина, что она, Лара, после отдыха выглядит изумительно, отражаясь в огромных прозрачных зеркалах, которыми был завешан весь салон мадам Носковой… Но какой-то червячок засел у нее в мозгу и не давал покоя.

Лара хотела увидеть Игоря – правда ли он так влюблен в Елену? Она надеялась прочитать ответ на этот вопрос у него в глазах, но что-то все время мешало ей, хотя повод был давно найден – передать вещи. «Мы можем встретиться случайно. Мы ведь живем рядом, напротив друг друга…»

В последнее время Славик чувствовал, что шеф недоволен. Федор Максимович ходил мрачный, молчаливый и на все окружающее смотрел с раздраженным безразличием.

Особых разносов Терещенко не имел привычки устраивать. Никогда его красивый бархатный баритон не гремел под сводами их офиса, заставляя секретарш трепетать в приемной, а жертв подобного разноса чувствовать себя на грани жизни и смерти, но Славик по одному взгляду тоскливых холодных глаз Федора Максимовича понял, что он, Славик, полное ничтожество.

Энергичный порученец прекрасно знал, что его шеф страдает приступами депрессии и регулярно посещает психоаналитика. Теперь он также находился в курсе того, что доктор прописал Федору Максимовичу бурную страсть, необходимую для встряски всего организма, ибо без оной встряски организм начальства чах и увядал, словно растение на подоконнике, которое перестали поливать. Большие надежды возлагались на Елену Качалину, самоуверенную московскую художницу, певицу задворок и бесприютного городского пейзажа, но Качалина вдруг стала ускользать от Терещенко.

В этом, безусловно, была вина Славика, который не смог оценить противника в лице соседа Качалиной, невозмутимого меланхолика, который, как выяснилось, оказался настолько безразличен, циничен и непробиваем для угроз и улещиваний (выполненных к тому же не в полном объеме), что Качалина склонилась на сторону пресловутого соседа. Этого Славик понять не мог. Ему, когда он ставил себя на место художницы, казалось совершенно невозможным отказаться от покровительства Федора Максимовича. Словом, плохая, выполненная без души на сей раз работа была налицо. И даже не работа, а самый настоящий брак…

Славику надо было бегать за непробиваемым соседом с утра до вечера, денно и нощно всеми возможными способами отодвигая того от Елены, плести интриги и устраивать хитроумные ловушки, которые доказали бы девушке, что ее новый избранник неинтересен и неприятен, а вот Федор Максимович… И соседа надо было запугать так, чтобы он и думать забыл о художнице. О, есть множество способов, когда, не прибегая к криминалу и насилию, можно заставить человека склониться на свою сторону! Но чем ограничился Славик? Он лишь единожды подкрался к этому невозмутимому типу, соседу Качалиной, и пробубнил нечто невразумительное, хотя с человеком подобного склада характера надо работать и работать…

Однажды в офисе появился сам психоаналитик, тот самый Лева Бармин, который заморочил Федору Максимовичу голову своей дурацкой теорией. Они заперлись в кабинете у Терещенко и что-то долго обсуждали. Психоаналитик, субъект маргинального вида – в джинсе, очках и с патлами, как у хиппи семидесятых, покинул Терещенко очень возбужденный, а сам Терещенко позвал потом кого-то из обслуживающего персонала и велел повесить обратно на стену снятую во время разговора с Барминым картину. Вероятно, именно картина была предметом разговора.

О чертовой картине по офису ходили уже целые легенды. И хотя Терещенко тщательно скрывал свои проблемы, о них знали уже очень многие. Один из совладельцев фирмы в кулуарных беседах предлагал даже уничтожить творение Елены Качалиной, устроив небольшой локальный пожар, якобы возникший по причине несоблюдения техники безопасности.

Славик весь исстрадался, но сам не решался вновь приступить к военным действиям, на то требовалось одобрение руководства. Славик теперь уже и не знал, какой очередной теорией заражен его шеф. Визит психоаналитика и возня вокруг пресловутой картинки окончательно добили молодого человека, и он сам явился в кабинет шефа, надеясь, что инициатива не окажется лишней.

– Федор Максимович, – честно сказал он, когда Терещенко соизволил его принять. – Мне кажется, я должен продолжить то дело, которое вы поручали мне ранее.

– Какое еще дело? – нахмурился Терещенко, бледный, мрачный и прекрасный, словно Люцифер.

– Насчет Елены Качалиной. У меня есть кое-какие мысли…

– Нет никакого дела, – твердо отчеканил Федор Максимович. – У вас, Слава, кажется, есть прямые обязанности? Вот ими и занимайтесь.

То, что шеф обратился к нему на «вы», было плохим знаком. Славик молча поклонился и попятился спиной к дверям.

– Погоди, братец, – вдруг неожиданно теплым голосом остановил его Федор Максимович. – Я не хотел тебя обижать. Ты все сделал правильно.

Оцепеневшее сердце молодого человека вновь затрепетало, переполняясь любовью к этому великому человеку, его начальнику. Славик едва не заплакал от умиления. Проклятый Купидон на стене загадочно таращился слепыми глазами. Теперь Славик испытывал к вредной художнице только отрицательные эмоции – ведь из-за нее страдал обожаемый им Федор Максимович.