Обречённый на любовь - Николай Романецкий

— Но я… — У горничной был изумительно растерянный вид.

— Не бойся. Мы будем не наедине.

— А я и не боюсь! — Она гордо вздернула носик.

Калинов умилился: как она похожа на его жену.

Когда они вошли в номер под тремя семерками, Вита-официантка уже сидела за столом. Тут же неведомо откуда явился третий фужер. Обе Виты поприветствовали друг друга, как и полагалось старым знакомым.

— Ну не прелесть ли этот дядечка! — воскликнула Вита-официантка.

Вита-горничная покивала, но от комментариев воздержалась.

Разлили вино, коньяк. Выпили. Калинову стало вдруг хорошо-хорошо. Словно с мылом и мочалкой вымыли душу. Начисто. Обе Виты весело болтали друг с другом. Калинов неспешно пережевывал какое-то мясо, даже не прислушиваясь к щебету дам. Вечер напоминал домашние вечера, только не бегали вокруг стола дети да жены были помоложе. Он вдруг почувствовал, что глупо улыбается. Как жених на свадьбе… Тогда он налил еще, и снова выпили.

— А вам не кажется странным, что вы так похожи друг на друга? — спросил Калинов.

— Не кажется, — сказала Вита-горничная. — Все счастливые женщины похожи друг на друга.

— Тем более что мы и не совсем похожи, — добавила Вита-официантка. Я стерва, она недотрога.

— Чепуха! — не согласился Калинов. — Одна и та же женщина может быть и стервой, и недотрогой. Все зависит от того, любит она или нет.

— Дядечка хорошо знает женщин, — сказала Вита-стерва.

— Дядечка их совсем не знает, — сказала Вита-недотрога.

— Пожалуй, ты права, малышка, — проговорил Калинов. — И ты тоже права.

Содержимое бутылки с вином не иссякало. Обе Виты раскраснелись. Официантка поглядывала на Калинова все более благосклонно, да и горничная теперь не прятала глаз, когда он смотрел на нее. После очередного тоста, поднятого Калиновым за рыженьких зеленоглазых девушек, он повернулся к телефону и набрал номер справочного.

— Справочное слушает!

— Джос, это ты?

— Вы ошиблись номером, — отозвался Джос.

— Если я и ошибся, то не номером… Но зачем ты прислал ко мне двух этих куколок? Что я буду с ними делать?

В ответ раздались частые гудки.

Ужин закончился вполне закономерно — постелью. Кровать оказалась неожиданно широкой, и они поместились на ней все трое. Калинов начал с недотроги. Она была трогательно-неумела, некоторое время сопротивлялась, но получилось все хорошо. Официантка, вопреки своим репликам, тоже оказалась неумелой девушкой. Но и с ней все получилось хорошо.

Он проснулся, когда за окном уже было светло. Открыл глаза, посмотрел в белый потолок.

Ему было хорошо. На груди лежали две горячие девичьи руки. В предплечья ему упирались остренькие тугие молокозаводики. Тоже горячие. Век бы так лежал, в коконе из девичьих тел. Он осторожно повернул голову направо. Вита-горничная (а может быть, официантка) чему-то улыбалась во сне. Он осторожно повернул голову налево. Вторая Вита чему-то хмурилась. Он перевел взгляд дальше, через копну рыжих волос. На спинке кресла висели две юбки: белая и голубая. Как две сестрички.

Калинов осторожно снял со своей груди девичьи руки и медленно, напрягая брюшной пресс, сел. Аккуратно перелез через Виту, лежащую на краю кровати. Обе девушки одновременно вздохнули, пробормотали нечто неразборчивое и, не просыпаясь, повернулись на другой бок. Калинов улыбнулся: это движение принадлежало его приме, она всегда поворачивалась на другой бок, когда он вставал на утреннюю пробежку. Калинов укрыл обеих любовниц одеялом и пошел в ванную. Справив привычные утренние дела, взглянул в зеркало. И отшатнулся: из зеркала на него смотрел молодой парень. Заспанный. Взъерошенный. Голый. Небритый. Еще не забытый.

— О Господи! — воскликнул Калинов. — Опять?!

Он выскочил из ванной как ошпаренный, с воплем: «Я не хочу!» бросился к кровати.

Кровать была пуста. Одеяло по-прежнему покрывало ее, но теперь оно лежало плоско. Калинов растерянно огляделся. Номер тоже был пуст. На столе отсутствовали всякие признаки вчерашнего ужина. Однако, дабы хозяин номера не подумал, что ему все приснилось с пьяных глаз, две сестрички — белая и голубая — все так же висели на спинке кресла. А в самом кресле лежали остальные дамские причиндалы, в количестве двух штук каждый сорт. Калинов потянул за белую бретельку, взял в руки полупрозрачный бюстгальтер. И тут же в номере зазвучал тихий Витин голос:

— Сашенька! Мне бы тоже хотелось, чтобы ты всегда оставался двадцатилетним, но после сорока не живут мечтами.

Голос, казалось, звучал прямо из чашек бюстгальтера. Как из динамиков.

Калинов насторожился, принюхался. От бюстгальтера явно пахло Витиными любимыми духами, но не теми, какими она пользовалась четверть века назад, а нынешними — «Серебряной звездой». И тогда Калинов неожиданно для себя улыбнулся: он понял, что наконец-то встретился — один на один — с желаниями своей первой жены.

Кажется, она вообразила, что все дело в ее возрасте, подумал он. Не может понять, что все гораздо проще: я разлюбил ее, и все.

Однако тут же он должен был признаться себе, что эта простота уже не соответствует действительности. Что-то изменилось за эти три дня. Во всяком случае, сегодня развод уже не кажется выходом из сложившейся ситуации.

Он бросил Витин бюстгальтер в кресло, потом вытащил из-под кучки предметов женского туалета свое белье и принялся одеваться. Натянул комбинезон, открыл дверцу платяного шкафа, посмотрелся в зеркало. Ухмыльнулся: не было там никакого молодого человека, налицо имелся солидный, широкоплечий начальник отдела аномалий Социологической комиссии А.П.Калинов, глава большой семьи, отец почти четверых детей. Он понюхал воздух в номере.

— Удивительно, — сказал он вслух, — как я не разобрался в этом запахе еще ночью.

Он закрыл дверцу платяного шкафа и вышел из номера.

В коридоре, как и вчера, было абсолютно пусто и тихо. Он подошел к двери с табличкой «Горничная», постучал. Ни ответа ни привета. Толкнул дверь. Закрыто. Как и ожидалось.

Зато лифт ждал наездников с открытой пастью. Но тащился вниз сегодня почему-то долго.

Значит, никакого похищения не было, думал Калинов. Она все почувствовала и, как когда-то, убежала в Дримленд, зализывать раны. И все-таки, думается, Зяблик принимал участие в ее побеге, ведь был в «Аквилоне» с нею мужчина при моей внешности и при моих отпечатках пальцев. Кроме того, в Дримленде человек в одиночку не появляется… Но кто же тогда эти двое — Джос и Лихо? Что им здесь надо?

Первобытный лифт наконец дотащился до первого этажа, дверцы его со скрипом разъехались, и Калинов обнаружил знакомый пейзаж. Вчерашнего холла и в помине не было, из-за стойки щерилась ставшая уже привычной одноглазая физиономия.

— Привет! — восхитился Калинов. — Это опять ты?

— Я. — Лихо поклонилось. — Куда ж без меня?

— Завтрак как вчера. — Калинов сел за привычный стол, положил рядом с собой кредитку.

Лихо притащило на подносе завтрак, кивнуло на кредитку:

— Эта валюта с сегодняшнего дня хождения не имеет.

— Вот как?! — Калинов недоуменно заморгал. — А чем же мне с тобой расплатиться?

— Годами. — Лихо ощерилось в гримасе, которая, по-видимому, должна была изображать довольную улыбку. — За исполнение желаний принято расплачиваться годами жизни.

Калинов чуть не подавился, закашлялся.

— Сегодняшняя ночевка двадцать пять лет стоит. — Лихо подмигнуло Калинову. — Ладно, не журись! Не твои желания — не тебе и платить!

Лихо постучало Калинова по спине, и тот наконец сумел откашляться. Медленно поднялся из-за стола.

— Это что же? — спросил он, слегка задыхаясь. — Это что же… ты у моей жены двадцать пять лет жизни отнимешь?

— Да сядь ты! — крикнуло Лихо. — Ешь! Причем тут твоя жена? Это было наше с Джосом желание. — Лихо снова подмигнуло. — А с нас с Джосом много не возьмешь.

Калинов вернулся к омлету. Лихо село напротив, смотрело, как гость ест, гримасничало.

— Ты бы лучше себе второй глаз пожелал, — проворчал Калинов. — Тоже мне, Джон Рэйнберд![16] Вот только росту маловато…

Лихо встрепенулось:

— А хочешь, расскажу, как я его потерял?

Калинов только рукой махнул. Лихо не обратило на его жест ни малейшего внимания.

— Случилось это больше полутора тысяч лет назад. Я тогда около Ильмень-озера жил. Недалеко от города Словенск Великий[17] бортничал. И была у меня невеста Радимира, рыбакова дочка. Мы уже свадьбу ладились играть, желтых листьев на деревах ждали. И вот однажды, после гульбища, спал я в овине, чтобы мать не будить. Ночью, весь в холодном огне, явился передо мной Сварог и говорит: «Хочешь, чтобы Радимира жива была, отдай око и красу свою». Утром я проснулся в этом самом виде.