Орёлъ i соколъ - Лебедев Andrew

– Это ты, Старцев? Что позывной такой мрачный придумал себе? Ты начальника штаба накажи, пусть он тебе другой позывной – праздничный придумает, "могила" или "гроб". Скоро тебе и то и другое понадобится.

Дом, выбранный под штаб, оказался недостроенным трехэтажным коттеджем какого то "нового русского". Старцев легко вбежал на второй этаж, куда из просторнейшего холла вела широкая некрутая лестница. Выглянул в не застекленное окно. "Нет, повыше бы подняться"! Огляделся, вот и еще одна лестница наверх – винтовая.

Загремел подковками ботинок по стальным ступенькам. А можно и еще выше подняться, оказывается. Архитектор для хозяина смотровую башенку тут придумал. "Ага, и совсем другой коленкор! В бинокль все окраины городка видать".

Вслед за генералом поднялись Синицын с винтовкой СВД в руках и Клещук с рацией.

– Товарищ генерал-майор, тут сам Ходжахмет на связи, он с вами говорить хочет.

Старцев взял рацию и встал к тому оконцу, что глядело в сторону больницы.

– Старцев, ты скажи своим танкистам, что в больнице много женщин. Не надо им стрелять.

– А ты выходи из больницы без оружия с поднятыми руками и белым флагом, тогда стрелять не будем.

– Старцев, тут женщина, главный врач, она с тобой говорить хочет.

Старцев поморщился, что то в трубке затрещало.

– Алексей Филиппович, вы меня помните, я Заманская Софья Давыдовна – главный врач. Вы меня помните, мы еще сыну вашему здесь гланды удаляли. Алексей Филиппович, здесь триста пятьдесят семь больных. В родильном отделении больницы двадцать семь грудных детей, роженицы, персонал, преимущественно девочки совсем молоденькие. Стрелять нельзя. Нельзя стрелять, Алексей Филиппович.

Старцев щелкнул переключателем.

– Не надо пока меня с ним соединять, Ходжахмет женщин убивать не станет. Вот когда мы его обложим, тогда он за ними, как за щитом, на прорыв пойдет. Влипли, мы, Саня. То есть, не мы влипли, а менты да ФСБ, что проморгали Ходжахмета, как он в город пролез. Они влипли, а разгребать – все одно – нам.

Саня – полковник Синицын, наблюдал больницу через оптику своей СВД.

– Первый батальон подошел. Танки вижу.

– Дай мне Трофимова… Леша? Пошли за мной коробочку на пеленг. Я тут возле площади Ленина. Машины побереги. Стрелков окопай. И никакой большой стрельбы!

Один гражданский в больнице погибнет – я с тебя голову сниму.

Коробочка – танк т-восемьдесят, прибыла через пять минут. Подвывая турбиной, стала разворачиваться неуклюже, левой гусеницей завалила забор, и бесцеремонно влезла нещадно дымящей выхлопом кормой в самый сад, что с трех сторон доселе окаймлял кирпичную трехэтажку.

– Вишни то можно было и не ломать, пробурчал Старцев, пожимая руку спрыгнувшему с брони Трофимову. Поднимайся сюда, наверх. Дело долгим будет. Так мне кажется.

– Товарищ генерал-майор, вас Черномордин на связь.

– Какой к херам Черномордин?

– Премьер-министр правительства Российской Федерации, товарищ генерал-майор…

Этот сюжет обошел все выпуски мировых новостей. Премьер Степан Иваныч Черномордин говорит по телефону с генералом Старцевым, а потом с полевым командиром Ходжахметом Ходжаевым.

Ну, Старцев немножко поволновался… Нельзя сказать что струхнул. Нет! Просто понервничал. Ему сразу все ясно стало – Черномордин светится перед избирателями и перед мировым сообществом – очки перед президентскими выборами набирает. И дураку понятно, что из Кремля за две тысячи километров – много не наруководишь.

А эти "цэ-у" типа "освободить", "не допустить", "проявить" и "защитить" – за них Старцев и гроша ломаного не даст.

А вот Ходжахмету такое высочайшее внимание – явно по душе пришлось. Он того и добивался, когда больницу брал.

По телевизору то это не показали, а зря!

Султан прямо и без обиняков Черномордину сказал условия – выпускаете семьдесят чеченов, что с разными сроками в лагерях – список прилагается, и десять миллионов долларов наличными.

А Черномордин то тут весь и вышел! Ничего он оказывается решить не может! Орал в трубку как дурачок, воображая себя начальником Ходжахмета…

– Ходжаев, я приказываю вам добровольно сдаться федеральным войскам, я приказываю вам сдаться, и тогда я обещаю вам и вашим сообщникам честное судебное разбирательство…

Либо дурак – либо наивный! А премьер наивный – может быть? Ну и послал его Ходжахмет на три буквы… А всех собак из Москвы спустили на Старцева.

Мол, мы все необходимое и все от нас зависящее – сделали, так что, давай генерал Старцев – проводи антитеррористическую операцию! И если что – мы с тебя погоны…

Это – последнее – в новостях не показали. Как не показали и сюжет с батюшкой – отцом Борисом.

После того, как Ходжахметовы боевики отбили единственную попытку разведчиков спецназа ГРУ ворваться в больницу, Старцев решил особенно не рыпаться. А и то!

Женщины из окошек простынями машут – куда там стрелять? Пальнешь, а потом всю жизнь будешь этот выстрел вспоминать как конец своей генеральской карьеры.

Собственно и переподчиненный – приданный ему спецназ, Старцев послал под окна – только ради блезиру… Чтобы не обвинили потом, де ничего не предпринимал, занял пассивную позицию и все такое… Разбирать полеты и махать кулаками после драки – это у нас умеют. Вот попробовали бы здесь – на месте поруководить!

Одним словом, когда спецназ вернулся ни с чем, Старцев окопал своих по периметру, понаставил "коробочек" за укрытиями и стрелять разрешил только снайперам из ГРУ – где каждый снайпер не ниже старлея…

Теперь вокруг больницы воцарилась почти мертвая тишина, иногда только нарушаемая пулеметной очередью с той – с ихней стороны.

И вдруг…Синицын, что ни на минуту не расставался со своей СВД, кричит,

– Товарищ генерал-майор, глядите-ка, поп бежит.

– Какой еще поп?

– Такой… Натурально – провославный поп… Батюшка.

А отец Борис, как только узнал, что чечены захватили больницу, помолился Иверской, да и пошел туда, где как полагал – была нужда в нем.

Только еще перед тем как идти, приколол на рясу свой орден Красной звезды и памятную медаль за "интернациональный долг" в ДРА…

А Ходжахмет отца Бориса сразу не узнал – с длинными волосами да с бородой, да в рясе. Ему его привели на КП, что Ходжахмет оборудовал в ординаторской хирургического отделения.

– Вот, поп русский с белым флагом к нам пришел, – оскалился опоясанный лентами к РПК весельчак Махмуд.

– Поп? Зачем поп? Я просил у них телевизионщиков с ОРТ и НТВ – я заявление делать хочу, а попа я у них не просил. И че ты так смотришь?

Отец Борис же, напротив, Ходжахмета сфотографировал в одну секунду,

– Не узнаешь, Володя? в/ч 88 840…

– Сержант Майданов? Замкомвзвода?

– Вижу, признал ты меня, наконец.

Посидели с минуту молча. Ходжахмет даже как то занервничал, что вообще для него было несвойственно. Достал сигареты, машинально предложил отцу Борису. Тот только покачал головой ни слова не говоря.

– Ты в восемьдесят четвертом по весне на дембель пошел?

– А тебе тогда еще пол-года оставалось, – ответил батюшка, и Кольке Демьяненко, и Лешке Старцеву, он теперь генерал…

– Кольку в Союз "тюльпаном" послали. Нас в июне в дело запустили. Начальству тогда под Кандагаром активное развитие успеха понадобилось. Из взвода нашего еще и Гошу Маргеналашвили тогда и Петю Маркина…

– Я знаю. Я в областной совет ветеранов теперь вхожу. Почетным заместителем председателя…

– Понятно.

– А ты теперь с женщинами воюешь, десантник?

Ходжахмет насупился. Бросил сигарету и принялся длинными пальцами ощупывать жесткие рыжие волосы моджахедовской своей бороденки.

– Нет, Борис, я не воюю с женщинами. Да и не десантник я теперь… У нас нет вэ-де-ве…

Это у вас – у русских есть и самолеты и вертолеты.

– А там, в Афгане, ты был русским десантником?

– Там?

Ходжахмет замолчал. Махнул раздраженно весельчаку Махмуду – "выйди, оставь нас"…

– Это было там. – Он сделал ударение на последнем слове, – Было и прошло. А теперь у нас наша нынешняя реальность. Нету больше ни СССР, ни Афгана, ни десантуры…

– Нет, неправда твоя, есть десантура, – спокойным алтарным своим басом пророкотал отец Борис, – и десантура с женщинами не воюет.

– Ты меня, замкомвзвод, на жалость не разводи! Да и не замкомвзвод ты мне теперь. На тебе вон – и одежда поповская. Где твой камуфляж да кроссовки? Нет больше десантуры, и страны той нет. И я теперь воюю за свою веру – против вас.

Против русских. И мой тебе совет – уходи по добру – по здорову, пока мои ребята тебя сгоряча как барана не прирезали…

Отец Борис ясными голубыми глазами своими посмотрел из под светлых бровей,

– А я и пришел себя предложить в залог… Вместо женщин. По крайней мере – вместо беременных и тех что с грудными. Отпусти их Ходжахмет, если в тебе осталась хоть капля чести. А со мной – что хотите.