Падение Царьграда. Последние дни Иерусалима - Льюис Уоллес

— Может быть, мой повелитель слишком полагается на свои силы и мало учитывает средства защиты противников, быть может, ему предстоит гораздо более труда, чем он предполагает, чтобы довести до конца осаду?

Магомет бросил взгляд на своего собеседника.

— Может быть, — сказал он, — звезды открыли тебе то, что надо еще сделать для взятия города?

— Да.

— И звезды дозволили тебе поведать мне об этом?

— Мой повелитель должен расставить по разным местам свои пушки. Надо поставить две против Золотых ворот: одну — против Калигарских и по две — против Селимврийских и Адриаиопольских. На прежнем месте останется у тебя семь. Ты, мой повелитель, не должен вместе с тем ограничивать атаки со стороны суши; самая слабая сторона в городе — гавань, и против нее надо обратить хоть два орудия.

— Но! — воскликнул Магомет. — Укажут ли мне звезды путь в гавань, уничтожат ли они цепь, заграждающую ее, и сожгут ли или потопят неприятельский флот?

— Нет. Это дело твоих геройских подвигов.

— Ты требуешь от меня невозможного.

— Разве крестоносцы были могущественнее и искуснее тебя, мой повелитель? — произнес с улыбкой старик. — Во всяком случае, я знаю, что излишняя гордость не помешает тебе научиться у них добру. На пути к святому городу они осадили Никею и вскоре убедились, что не могут взять этого города, не овладев сначала озером Аскаиием. Поэтому они перетащили свои суда по земле и спустили их в озеро.

Магомет задумался.

— Если ты, мой повелитель, — продолжал князь Индии, — не распределишь своих пушек по разным местам и ограничишь свою атаку воротами святого Романа, то в день приступа неприятель сосредоточит против тебя весь свой гарнизон; если же гавань останется во владении греков, то ничто не помешает генуэзцам Галаты оказать им помощь. Мой повелитель получает сведения от этих изменников днем, но он не знает, что они ночью поддерживают отношения с Византией посредством флота. Если они изменяют одной стороне, то почему же им не изменить и другой. Не забывай, государь, что они такие же христиане, как греки.

Султан опустился в кресло и погрузился в тяжелую думу.

— Довольно, — сказал он наконец, вставая, и, устремив свои пытливые глаза на князя Индии, прибавил: — А какие звезды поведали тебе эти тайны?

— Мой повелитель, — отвечал старик, — планетная система — Божия, и Богу принадлежат солнце и звезды, но каждый из нас имеет свой небосклон, и мой разум служит солнцем, а опыт и вера — двумя главными звездами. При свете этих трех планет я успеваю в своих начинаниях, а когда та или другая перестает светить, то я жду неудачи.

Магомет снова взял в руки меч Соломона и начал играть им.

Через несколько времени он произнес:

— Ты говорил, как пророк, и я исполню твои советы. Позови Халила.

IX. Помощь Панагии

Султан последовал совету князя Индии и расположил свои пушки перед главными воротами Константинополя. Для атаки гавани он выстроил батарею на горе близ Галаты и однажды ночью перетащил часть своего флота из Босфора, по земле, через Перу, и спустил в Золотой Рог. Константин хотел дать отпор, и Джустиниани повел греческую эскадру в дело. Но каменное ядро потопило его судно, и он едва спасся бегством, а большая часть его товарищей или потонули, или, взятые в плен, были перевешаны по приказу султана. Затем Магомет приказал устроить из скованных между собою больших глиняных сосудов, наполненных воздухом, нечто вроде моста, против единственной стены, защищавшей берег гавани; на конце этого моста была установлена пушка, и она открыла огонь по стене. Константин распорядился, чтобы этот мост и батарею подожгли, но генуэзцы из Галаты уведомили турок об этом, и план императора не удался. Много греков были взяты в плен и немедленно повешены, на что Константин отвечал выставлением на городских стенах ста шестидесяти голов, отрубленных у турецких пленных.

Со стороны суши действия турок были не менее успешны. Оконченные траншеи дали им возможность безопасно достигнуть рва перед городской стеной и начать подкопы против них.

Султан не обращал никакого внимания на число человеческих жертв, которых ему стоили эти успехи, и их сваливали в ров без разбора. День за днем башни Багдатская и святого Романа все более и более разрушались, и их обломками также наполняли ров. Обе стороны в продолжение целого дня и даже части ночи бросали друг в друга ядра, камни, стрелы, копья.

Греки вели себя мужественно; старый Иоанн Грант постоянно направлял против неприятеля свои огневые стрелы. Константин целый день находился на городских стенах, поддерживая мужество воинов, а по ночам помогал Джустиниани принимать необходимые меры для исправления разрушений, произведенных бомбардировкой. Наконец запасы стали оскудевать: пороху настолько уменьшилось, что его не хватало для всех мушкетов и гаубиц. Тогда император стал делить свое время между исполнением двойных обязанностей, как главнокомандующего и как главы церкви: он то заботился о защите города, то молился в святой Софии. Все замечали, что в его присутствии служба в храме совершалась по латинскому обряду, и росло недовольство братьев в монастырских обителях. Геннадий, пользуясь отсутствием патриарха, своими пламенными проповедями всюду сеял смуту. Могущественное братство святого Иакова, в числе членов которого находилось много сильных, здоровых людей, обязанных нести военную службу, признавало императора как бы отлученным от церкви и не хотело оказывать ему ни малейшей помощи. Князь Нотарий и Джустиниани повздорили между собой, и эта ссора распространилась среди их сторонников.

Однажды, в то время когда турецкие корабли упали в гавань, словно с неба, когда военные снаряды истощились и голод грозил городу, неожиданно в Мраморном море показались пять галер. В то же время турецкая флотилия стала готовиться к действию. Голодные греки усеяли городскую стену от Семи Башен до Серальского мыса. Император поскакал туда сломя голову, а Магомет поспешил на берег моря. Морское сражение произошло перед глазами обоих государей. Христианская эскадра торжественно прошла в гавань, несмотря на все преграды. На ней были значительные запасы хлеба и пороха. Эта своевременная помощь была приписана милосердию Божию, и борьба продолжалась с новыми силами.

Великий визирь стал теперь уговаривать Магомета снять осаду.

— Как! — воскликнул вне себя от гнева султан. — Обратиться в бегство теперь, когда ворота святого Романа почти разрушены и ров почти засыпан? Ни за что! Аллах привел меня сюда для победы.

Одни, окружающие султана, приписывали его упорство храбрости, другие — самолюбию; но никто не знал, насколько им руководила мысль о заключенном с графом Корти условии.

Неравная борьба продолжалась, и с каждым закатом солнца надежды Магомета на успех увеличивались. Его воля, твердая, как сталь Соломонова меча, неограниченно царила в турецком лагере, а среди осажденных постоянные неудачи, ссоры, распри, лишения, физическая усталость, болезни, смертность и то, что весь христианский мир отвернулся от этой несчастной, хотя и мужественной кучки христиан, распространяли мрачное отчаяние.

Неделя шла за неделей. Кончился апрель, прошла большая часть мая, и наступило двадцать третье число. Осталось только шесть суток до того дня, когда звезды разрешили Магомету идти на приступ.

Полночь. Небо покрыто тучами, моросит дождь. Все улицы Константинополя пусты, мрачны. Куда делось все население? Оно попряталось в погреба, в подземелья и склепы под церквами. В этих мрачных убежищах безмолвно-тихо плакали женщины и дети, со страхом прислушиваясь днем к свисту ядер, а ночью дремля в тревожном беспокойстве.

Однако не во всем городе было пусто и безмолвно. По улицам, шедшим от святого Петра к гавани, к воротам святого Романа и Адрианопольским, двигалась масса людей, которые, при мерцании факелов, тащили какой-то громадный темный предмет. Впереди ехал верхом вооруженный человек. Это был граф Корти, и он перевозил галеру, которую Джустиниани хотел обратить в баррикаду для защиты ворот святого Романа, представлявших уже бесформенную груду камня.

В последнее время граф Корти сделался предметом всеобщего удивления: чем более усиливалась опасность, тем удваивались его мужество и энергия. Он поспевал всюду, и его видели везде: он был и в полуразрушенных башнях, и во рву, и в контрподкопах, которые велись греками. Его подвиги вселяли ужас в неприятеля. Он не знал ни минуты отдыха, ни днем, ни ночью. Смотря на него с восхищением, греки спрашивали друг друга, что могло руководить этим чужестранцем, которому, в сущности, не было никакого дела до их города. Лица, близко к нему стоявшие, и, конечно, император знали, что он носил на шее красный шелковый шарф и бросался в бой с криком: «За Христа и Ирину», но они только считали его рыцарем княжны и не подозревали о его любви к ней. Один только Магомет понимал тайный смысл подвигов своего соперника. Для этого ему стоило только прислушаться к тому, как билось страстью его собственное сердце.