Пылающий туман - Ви КавИ

не нашлось ещё такого мазохиста, любившего бы виселицу больше, чем топор.

Сокол грезил провернуть подобный жестокий план по устранению Делеана, но Медея нагло и бесповоротно свела его мечты на корню. Она предложила достать из запасов ненужный плащ, который планировала носить в дождь. Он был как раз неброского тёмно-коричневого цвета, с капюшоном, закрывающим половину лица, и с высоким воротом. При возможных вопросах о том, что с этим «человеком» не так, все, кроме Делеана, будут ссылаться на ответ, что он придерживается ми́нтри — специфического мировоззрения, в котором солнце — это злое создание, убивающее лучами живых существ.

Это остроумное верование придумал Сокол, объяснив это тем, что сейчас столько всего, что никто не станет данный бред проверять.

Нивр, разумеется, от своего обмундирования только скривился, но, когда Медея подробно расписала, что его ждёт в случае отказа, он замолчал и принял эту непосильную для себя ношу.

И вот теперь они были в Ги́ндро — в крупном городе, находящемся в наиболее выигрышном экономическом расположении, чем столица Куллар. Здесь процветали и торговля, и преступность, и чёрный рынок, и прочие отношения, свойственные абсолютно непримечательному месту, облюбованному людьми.

Стриго, укутанный одеялом в самое пекло, пытался хоть что-то разглядеть. Не привыкший к шуму, он немного побаивался, однако его успокаивало присутствие Сокола и Медеи, способных его защитить. Делеан никак не реагировал на суматоху Гиндро, Сокол представлял, как, лёжа в кровати, закрывает глаза, а Медея искала гостиный дом, в который можно было заселиться.

Она притормозила ближайшего человека и получила от него слегка агрессивный ответ, а потом повела команду запутанными улочками. К счастью для всех, совсем скоро показалось красивое каменное здание, привлекающее внимание расписной крышей и соответствующей табличкой рядом со входом.

Медея повернулась к Соколу.

— Что?

— В таком виде тебя не пустят.

— Но меня же пустили в город.

— Сокол, купи себе, — Медея зевнула, — что-нибудь на рынке.

— В смысле, — он зевнул следом за Лиднер, — купить? Почему нельзя потом?

— Потому что потом на это снова не будет времени.

— А вы, значит, пойдёте туда, закажете комнатки и будете отсыпаться? — возмутился Сокол. — Это нечестно!

— Надо будет промыть у Стриго рану и поменять ему повязку.

Оуви согласно кивнул. Для Сокола это был удар и ниже пояса, и в спину.

— А я хочу просто побыть в одиночестве!

— Если ты не забыл, — сохраняя самообладание, Медея ему улыбнулась, — то не мы виноваты в том, что тебе приспичило уйти в лес, покрасоваться перед праведниками и разодрать себе одежду.

— Ой, ну спасибо за напоминание.

— На нас смотрят, — заметил Делеан.

— Да пусть хоть прилюдно вешаются, мне глубоко плевать!

— Сокол, угомонись. Чем быстрее ты разберёшься с делами, тем быстрее ты вернёшься и поспишь. Мы снимем комнаты для всех.

— Последняя мысль не так умна, — опять подал голос Делеан.

— Хорошо. Да. Конечно. Хорошо! Я куплю себе эту дрянь и вернусь!

Медея впихнула ему в карман худой мешок с глетами и протянула руки, и Сокол недовольно передал ей укутанного Стриго.

— Не нарвись на новые неприятности, договорились?

— Да когда я…

— Постоянно, — перебил его нивр.

Наёмник почти просверлил в Делеане дыру. Сам Делеан, возможно, занимался тем же, но этого из-за капюшона было не видно.

— Удачи, — пожелала Медея.

— Ага, удачи.

Сокол проводил их грустным и расстроенным взглядом. Он во всех красках вообразил, как они будут лениво потягиваться, укладываться, укрываться, взбивать подушку… О Сущий, это было для него наказанием! Это было невыносимо!

Он собирался на полном серьёзе пустить в ход унизительные приёмы по упрашиванию, лишь бы остаться гостином доме, а не бродить по рынку. Он готов был пожертвовать многим ради прокля́той кровати. Любой бы посмеялся над ним.

Но Соколу пришлось подчиниться. Медея была совершенно права в том, что он нуждался в новой одежде. После событий, которые было сложно вспоминать без стыда, его старые, и без того в плачевном состоянии, вещи испортились и представляли из себя смесь какого-то позорного мусора.

Дух, конечно, изловчился и обозвал Сокола и тряпкой за его послушность перед Медеей, и неудачником за отвратительный вкус. Наёмник настоятельно потребовал доводы, подтверждающие его точку зрения, на что Ахерон не поскупился и привёл сотню убедительных аргументов. Сокол, уязвлённый, по итогу замолчал, чтобы не спровоцировать духа на очередное остроумие. Тот особо и не возражал.

В городе ориентироваться было достаточно тяжело. Честно сказать, с топографическим кретинизмом это усугубляло ситуацию ещё сильнее. Если бы Медея прознала про этот малюсенький недостаток, то она бы навряд ли поручила Соколу в возможном будущем карты. И вообще любое взаимодействие с территорией, где надо определять путь.

Однако пока это оставалось большим секретом, в противном случае у Делеана появилась бы новая причина для насмешек.

Город не пестрил красками, но он всё равно был по-своему красивым: дома с необычными крышами, а рядом с ними — деревянные или каменные колонны, вырезанные в форме различных животных. От некоторых построек к другим тянулись цветные, преимущественно жёлтые, ленточки — явный признак того, что там жили семьи, в которых сын или дочь связали себя узами брака.

Люди быстро сновали по улице. Работяги перетаскивали груз, кричали друг на друга, когда случайно сталкивались. Дамы в платьях из дешёвой ткани бесцельно гуляли, а безработные подпирали углы и просили милостыню. Дети бегали и мешали всем ходившим, смеялись и тотально игнорировали злые окрики взрослых.

Один такой ребёнок, девочка лет десяти, врезалась в Сокола. Она упала, посмотрела на него своими лазурными глазами и искренне рассмеялась.

— Извините, сэр!

Ей помогла подняться другая девочка. Она что-то неодобрительно сказала, и они вместе помчались по улице дальше.

Сокол, удивлённый тем, какой радостной и живой она была, проводил её задумчивым взглядом. Он не сомневался, что если у неё и была семья, то они были бедными — это хорошо показывал грязный и ободранный сарафан, который она навряд ли испортила за один день. От этой мысли ему стало не по себе.

— Прежде меня никогда