Ставка - жизнь. Владимир Маяковский и его круг - Бенгт Янгфельдт

Циркуляр В.795 британского департамента внутренних дел,

запрещающий Маяковскому въезд на британскую территорию.

В ожидании ответа от англичан Маяковский дважды выступал в Берлине с рассказами о Лефе и чтением стихов. 9 мая, устав ждать решение, которое так и не было получено, он вернулся в Москву вместе с Лилей и скотчтерьером по имени Скотик — Лили завела собаку в Англии. Приехав в Москву, Маяковский узнал, что 5 мая Лондон выдал британской миссии в Москве инструкцию, согласно которой в получении визы ему следует отказать.

Владимир Ильич

Дело Краснощекова привлекало большое внимание, но о нем писалось бы еще больше, если бы его не затмило более крупное политическое событие: 21 января 1924 года после нескольких лет болезни скончался Владимир Ильич Ленин.

Среди тысячной толпы в очереди, обвивавшей Дом Союзов, где проходила церемония прощания с вождем, находились Маяковский, Лили и Осип. Смерть Ленина глубоко потрясла Маяковского. “Мы плакали, стоя в очереди на Красной площади в ледяном холоде, чтобы увидеть его, — вспоминала Лили. — У Маяковского было журналистское удостоверение, и мы могли пройти вне очереди. Я думаю, он смотрел на тело десять раз. Мы все были глубоко потрясены”. Смерть Ленина вызвала глубокие и искренние чувства, и не только у его политических сторонников. Проститься с Лениным пришли Борис Пастернак и Осип Мандельштам, у которых отношение к революции и ее вождю было значительно более прохладным, чем у Маяковского. “Мертвый Ленин в Москве! — восклицал Мандельштам в репортаже. — Как не почувствовать Москвы в эти минуты! Кому не хочется увидеть дорогое лицо, лицо самой России? Который час? Два, три, четыре?

Маяковский со Скотиком, приобретенным Л.Ю. Брик в Англии. Фотография снята летом 1924 г. на даче в Пушкине. Увидев однажды, как Маяковский угощает Скотика мороженым,

Родченко решил запечатлеть эту сцену. “Снимок навсегда сохранил нежную улыбку Володи, обращенную к собаке…” — вспоминал он. На самом деле снимок со Скотиком — одна

из редких фотографий, на которой Маяковский улыбается.

Очередь в Дом Союзов, где стоял гроб с телом Ленина.

Сколько простоим? Никто не знает. Счет времени потерян. Стоим в чудном ночном человеческом лесу. И с нами тысячи детей”.

Вскоре после смерти Ленина Маяковский принялся за свой самый до сих пор амбициозный поэтический проект — крупную поэму о Ленине. Он писал о Ленине ранее, в 1920 году, в связи с 50-летием (“Владимир Ильич!”) и зимой 1923 года, когда у вождя случился первый удар (“Мы не верим!”), однако это были короткие стихотворения. Позднее Маяковский утверждал, что размышлять о поэме, посвященной Ленину, он начал еще в 1923-м. Правда это или нет, но взяться за перо его заставила именно смерть Ленина в январе 1924 года.

Знания о жизни и деятельности Ленина у Маяковского были весьма поверхностными, и для того, чтобы писать о нем, пришлось учиться; его наставником был, как всегда, Осип, устроивший Маяковскому “краткий курс” ленинианы. У самого поэта на кропотливую работу над подобным материалом не хватало ни времени, ни терпения. Поэма создавалась на протяжении лета и была закончена в начале октября 1924 года. Она получила название “Владимир Ильич Ленин” и стала самой обширной из всех его поэм, з тысячи строчек, почти вдвое длиннее, чем “Про это”.

Осенью 1924 года Маяковский несколько раз выступал с чтением поэмы, а отрывки из нее публиковались в различных газетах; отдельным изданием она вышла в феврале 1925-го.

После лирической поэмы “Про это” следовала, таким образом, поэма эпическая, согласно сознательной или подсознательной схеме, управлявшей ритмом творчества Маяковского. Если Лили он посвятил даже такое агитационное произведение, как “Рабочим Курска”, то теперь подобное посвящение было невозможным. “Владимир Ильич Ленин” посвящался Российской коммунистической партии, и в начале поэмы, тонко, но четко ссылаясь на “Про это”, Маяковский объясняет почему:

Я буду писать

и про то

и про это,

но нынче

не время

любовных ляс.

Я

всю свою

звонкую силу поэта

тебе отдаю,

атакующий класс.

В поэме Ленин представляется в образе мессии, чье появление на исторической арене является неизбежным следствием возникновения рабочего класса: “Далеко давным, / годов за двести, / первые / про Ленина /восходят вести”. Карл Маркс раскрыл законы истории и благодаря своей теории поставил рабочий класс “на 2 ноги”. Но Маркс был теоретиком, которого в нужное время должен был сменить тот, кто сможет воплотить теорию на практике, иными словами — Ленин.

Поэма неровная, и это неудивительно с учетом ее формата. Что же касается языка — рифм, словесного новаторства, — она вполне на уровне лучших произведений поэта, а в описании горя и тоски по Ленину достигает настоящих высот, превращаясь в реквием. Однако эпические, исторические части слишком

длинны и обстоятельны. То же самое относится к восхвалениям в адрес коммунистической партии с их пустой риторикой:

Хочу

сиять заставить заново

величественнейшее слово

“ПАРТИЯ”.

Единица!

Кому она нужна?!

Голос единицы

тоньше писка.

Кто ее услышит? —

Разве жена!

<… >

Партия —

рука миллионопалая,

сжатая

в один

громящий кулак.

Единица — вздор,

единица — ноль

<… >

Мы говорим Ленин,

подразумеваем —

партия,

мы говорим

партия,

подразумеваем —

Ленин.

Один из немногих рецензентов поэмы, пролетарский критик и ярый антифутурист Т. Лелевич, был совершенно прав, указывая, что “ультра-индивидуалистические стихи” Маяковского в строках “Про это” “выходят потрясающе-искренне” по сравнению с поэмой “Владимир Ильич Ленин”, которая “за немногими исключениями рассудочна и риторична”. Единственное, что Маяковский сможет сделать с этим “трагическим” фактом, — это попытаться “перешаг-

нуть через себя”: поэма о Ленине, пишет Лелевич, есть “неудачная, но знаменательная и плодотворная попытка вступить на этот путь”.

Лелевич был прав в том, что в качестве поэтического произведения “Про это” гораздо более убедительна, чем поэма о Ленине. Однако “трагическим” было не то, что считал таковым Лелевич, а нечто иное — отрицание Маяковским личности и значения личности. Для того чтобы “перешагнуть через себя”, то есть перебороть свой внутренний лирический импульс, Маяковскому предстояло сделать дальнейшие шаги в этом направлении — и он их сделает, несмотря на то что это было противопоказано его природе.