Критская Телица - Эрик Хелм

Нынешней ночью писец уведал о намерениях своего греческого приятеля, проследил, куда препроводили Эпей и этруск негодующую, но пискнуть не смевшую царицу, понял, в какую сторону мчится начальник стражи...

Видел сплетения стонущих и вздрагивающих женских тел во многочисленных спальнях и купальнях, где вершились еженощные оргии.

Морщился.

Видел также бессмысленно плутающую в дворцовом лабиринте Лаодику; понял, куда она, сама того не подозревая, движется.

«Если я не вмешаюсь, — подумал Менкаура, — им конец... Во всяком случае, Эпею. Олух просто не представляет, сколько выносливости потребует полет над просторами Внутреннего моря. И уже сейчас растрачивает силы без оглядки, попусту, без остатка».

Догадали же... как там у них, эллинов, говорится? Догадали же гарпии пробираться в подземелье к андротавру! О чем только думал Эпей, любопытно знать?

Менкаура вздохнул.

Допустим даже, мастеру посчастливится улизнуть от чудовища — а это было весьма затруднительно... Изнуренный бегом, возможно стычкой, в которой мог рассчитывать исключительно на милость богов да на свои клинки, Эпей окажется просто не в состоянии выдержать грядущий полет — первый, кстати; полет на ощупь, наобум, требующий полной сосредоточенности, сообразительности, ловкости...

А ничего этого и не будет у измотанного, невыспавшегося, пережившего немалые потрясения человека...

Менкаура любил Эпея, любил Иолу, желал обоим всяческого добра — и глубоко презирал предержащих власть в Кидонском дворце. «Ватага преступников», — часто размышлял писец, глядя в пространство и морща чело.

«Если бы не уговор, не обещание отслужить ровно десять лет... Если бы не злополучное происшествие в нильских тростниках, понудившее искать приюта за морем, покуда история не сотрется в памяти соплеменников!.. Нечего делать, надобно жить среди дворцовой сволочи, притворяясь, будто не ведаешь, не смыслишь, не подозреваешь...»

Разумеется, египтянин отлично мог предоставить Иолу и Эпея их собственной участи, раздеться, лечь в постель и до утра забыться крепким, здоровым сном.

Но тогда Менкаура не был бы Менкаурой, надежным, верным другом, честным учеником служивших доброму богу Тоту жрецов, искушенным адептом белой магии.

Писец попросту не был бы собой.

Пожав плечами, буркнув беззлобное ругательство, египтянин поднялся, потянулся, расправляя затекшие от долгой неподвижности мышцы и суставы.

Проворно и уверенно собрал необходимые принадлежности.

Замкнул за собою дверь комнаты и заторопился по коридору в сторону гинекея.

«Натворили безумств, а посоветоваться, прежде нежели очертя голову бросаться в неведомый поток — не пожелали. Хотя... Понять можно: и побаивались, и времени оставалось в обрез».

Он глядел по сторонам таким взором, точно впервые очутился в Кидонском дворце и дивная архитектура, живопись, роскошное убранство залов и покоев были в диковинку.

«Чудная культура! Несравненная цивилизация — неизмеримо краше и человечнее кемтской... Трудолюбивый, по большей части очень добрый и одаренный народ! Во что превратила бы остров эта разбойничья шайка через десять-пятнадцать лет, пустив Кефтиу по миру, сделав ненавистным всякому честному чужеземцу! И все — исключительно ради утоления диких похотей... Как обидно, право слово — как обидно!»

Двое стражей, караулившие доступ в гинекей, подтянулись и встретили Менкауру положенным вопросом:

— Зачем, надолго ли, по чьему повелению?

Менкаура хладнокровно извлек из набедренной повязки-фартука хрустальный шарик — несравненно меньшего размера, нежели оставшийся позади, в наглухо закрытой спальне.

Блестящая, прозрачная сфера имела в поперечнике примерно две аттических пяди.

— Глядите, — сказал египтянин, воздевая зажатый меж указательным и большим перстами шарик, подставляя отблескам светильников, заставляя сверкать и рассылать по сторонам яркие блики. — Глядите внимательно.

Стража хорошо знала царевичева наставника, уважала за мягкость обращения, мудрость и доброжелательность (по крайней мере, внешнюю).

Подвоха не чаял никто.

Воины машинально повиновались.

— Пристально смотрите, — повторил Менкаура. — Теперь хорошо... Теперь очень хорошо. Усните. Немедленно.

Миновало несколько минут.

Стражники застыли, словно оцепенев, и не отрывали зачарованных взоров от маленькой круглой блестки.

— Спите до полудня, — продолжил жрец, — потом пробудитесь и начисто позабудьте происшедшее. Внутрь гинекея и обратно пропускайте всех и каждого невозбранно. Приказ государыни.

Он опустил начинавшую ныть руку, вернул шарик в потайное место, сделал шаг вперед.

— Отдай мне свою секиру, славный воин, — сказал Менкаура, отобрал у старшего караульного двуострый лабрис и невозбранно прошествовал в запретное для посетителей южное крыло Кидонского дворца.

Стража не шелохнулась.

Менкаура сделал несколько мелких движений смуглой кистью, прикинул вес топорика и уверенно двинулся дальше.

* * *

Иола приблизила пламя фитиля к едва заметно выступавшему над полом шнуру. Пропитанные неведомым составом пеньковые волокна занялись немедля; огонек вспыхнул, юркнул под пол и тихое шипение почти немедленно смолкло, удалившись по трубам гипокаустов.

Теперь надлежало с полнейшим спокойствием двинуться к восточному выходу и потребовать пропуска в город.

В последний раз окинула Иола полутемную мастерскую грустным взором, погладила узкой ладонью сосновый верстак, тянувшийся во всю длину внешней стены, глубоко вздохнула.

«Что впереди? Боги ведают... Лишь бы все обошлось благополучно... Лишь бы он долетел! А там — обязательно и непременно станет лучше! Не может не стать! Боги не покинут нас, ибо являли милость на протяжении стольких лет... Мы не безгрешны, — и я, и Эпей, — но кто безгрешен? Афродита Кипрская, дивная покровительница любящих, помоги, оборони!»

Не оборачиваясь, боясь расплакаться, Иола повернулась, вышла, затворила и замкнула надежную дверь.

Подумала.

Решительно бросила ключ в глубокую щель меж случайно разошедшимися плитами пола, которые Эпей давно хотел сомкнуть и скрепить, но все не доставало времени.

«Больше туда не входить... Не следует нести ключ на себе...»

Прелестная критянка двинулась по дворцовому коридору. Никакой плошки в руках у нее больше не было, все выглядело вполне и совершенно естественно.

У восточных дверей караулили двое дюжих стражей. Они даже не потрудились переменить позу при виде приближающейся придворной.

— Время ночное, Иола, — произнес воин постарше. — Зачем, надолго ли, по чьему повелению?

— Не «зачем», а за кем, — весело и непринужденно улыбнулась женщина — Эпей с полудня застрял в портовой таверне, или где-то неподалеку, а государыня срочно требует его к себе, в южное крыло. Что-то не заладилось: кажется, ножка у большого ложа подломилась в наиболее неподходящую минуту...

Воины осклабились, однако воздержались от игривых замечаний.

— Посему велено разбудить четверых нубийских носильщиков, садиться в паланкин и духом доставить Эпея в царскую опочивальню. Госпожа весьма недовольна и требует пошевеливаться.

— Не проще ли обождать до утра, и просто перейти на другое ложе? — пожал плечами второй стражник. — Ненужная спешка, право слово...

— Я сказала — задорно подмигнула ему Иола, — я сказала «кажется». Возможно, дело вовсе не в каверзах кровати. Нам, живущим на восточной половине, отнюдь не любопытны истинные поводы ночных вызовов. Так лучше: спокойнее живешь, крепче спишь.

— Верно, — согласился караульный — Однако же, требуется разрешение Рефия. Без особой нужды покидать дворцовые пределы по ночам не принято...

— Боюсь, — хмыкнула Иола, — Рефию нынче не до того, чтобы вникать в столь никчемные мелочи. Он и сам, сколько можно судить, очень занят, выполняя неотложное распоряжение госпожи. Говорят, кого-то следует быстро и незамедлительно призвать к порядку...

Младший воин глядел непонимающе, а старший чуть заметно фыркнул. Он слыхал краем уха о нежданном предательстве Сильвии, знал о ее связи с командиром и вполне мог вообразить, какого свойства меры употребляются, дабы проучить государственную изменницу.

Отрывать Рефия от подобных занятий было бы и впрямь небезопасно для здоровья и доброго самочувствия.

— Кто способен подтвердить правоту сказанного тобою? — осведомился караульный.

— Государыня, — глазом не моргнув, ответила Иола. — Она передала мне приказание через наделенную печатным перстнем даму, живущую в южном крыле. Имени ее не ведаю. Дама тотчас удалилась назад, велев передать охране, что необходимые подтверждения будут переданы поутру, при смене караула.

Кидонский дворец был жилищем Иолы уже двадцать лет, придворную отлично знали все, и заподозрить, будто очаровательная аристократка возьмет и не вернется в сделавшиеся родными стены — да еще и уйдет, по сути, с пустыми руками, сумел бы разве лишь ясновидящий.