Он приходит по пятницам - Слободской Николай

Нечто похожее (в отношении покорного исполнения директорских пожеланий) происходило, вероятно, и в ситуации с платиной, надолго застрявшей на ниикиэмсовском складе. Судя по всему, узнавший о хищении Хачатрян, прекрасно понимавший, что обвинение в халатном отношении к обязанностям будет предъявлено, в первую очередь, именно ему и уже, по-видимому, клявший себя за глупую уступчивость давлению со стороны академика, требовал немедленно заявить о пропаже, и если бы не его гипертонический криз, уже в тот же вторник или, в крайнем случае, в среду следствию стало бы известно о сути преступления, непосредственно связанного с убийством никому не интересного Мизулина. Но судьба решила по-иному.

Академик, следуя выбранной стратегии, немедленно умотал в Москву, чтобы там, обеспечивая собственную безопасность, связаться с заинтересованными влиятельными лицами и постараться загодя «подстелить соломки», оставив при этом своего зама по АХЧ и прочих подчиненных расхлебывать на месте заваренную им кашу. Хачатрян был, по воле капризной судьбы, наказан за свои грехи еще до всяких разбирательств и сразу же вышел из игры. А все прочие более мелкие сошки, знавшие про наличие на складе платины и, возможно, заподозрившие связь между ней и происходившими в институте экстраординарными событиями, сочли за лучшее держаться от этой истории как можно дальше и ничем не выдавать свою осведомленность. Ведь были же в НИИКИЭМСе такие люди помимо кладовщицы и главбуха, не могло их не быть. Но все помалкивали. И даже смерть Нины – а уж после этого трудно было бы не заметить бросающуюся в глаза связь с находившимся на ее ответственности драгметаллом – даже она не подтол­кнула никого к тому, чтобы сообщить о своих подозрениях следователю или хотя бы заму по науке, исполняющему обязанности директора. Мы уже говорили раньше, что большинство что-то знающих не спешит, как правило, со своими знаниями и подозрениями в милицию: ты сообщишь, а с тебя же и начнут расследование – лучше уж помалкивать и делать вид, что ни о чем не ведаешь. Аналогичные соображения определяли, по-видимому, и поведение осведомленных о платине ниикиэмсовцев.

Совершенно ясно в этом свете и нервное состояние Нины. Хачатрян, который, надо полагать, узнав о жуткой новости, пообещал ей, что возьмет на себя разговор со следователем, тут же сошел со сцены, и она скорее всего не знала, говорил ли он с кем-либо и к чему эти разговоры привели. Почти наверняка она ожидала, что следователь вот-вот ей займется и, возможно, ее сразу же арестуют. Мучалась, не понимая, почему ее не допрашивают, и тряслась при мыслях о том, что ей предстоит. Такое состояние вполне сгодилось бы в качестве мотива для самоубийства, если бы сыщики заранее не знали, что о самоубийстве не может быть и речи. Даже если у нее и появлялись такие мысли, то преступник не стал ждать и взял дело в свои руки. Зачем? Чем ему Нина мешала? Вопрос этот был очень важен, и Холмс с Ватсоном тщательно его обсудили, пытаясь учесть все мыслимые детали и точки зрения, но я эти рассуждения ненадолго отложу и пойду вслед за Мишей, который, рассказывая мне эту историю, сначала обратился к их (сыщицкой) реконструкции поведения главбуха.

Здесь тоже получалась, хоть и до какой-то степени гипотетическая, но ясная и непротиворечивая картинка. Если отбросить (за полным отсутствием хоть каких-нибудь улик) предположение о непосредственном участии Вероники Аркадьевны в подготовке и осуществлении совершенных в институте убийств и кражи платины, то основным движущим мотивом данного персонажа приходится считать ее горячее желание остаться в стороне и не быть обвиненной в преступной халатности, чего она могла не без оснований опасаться, будучи в институте главным государевым оком, призванным строго сле­дить за сохранностью социалистической (то бишь государевой) собственности. Под давлением директора она воздерживалась от резких телодвижений и не поднимала волны, пока злополучная платина мирно хранилась на складе и никто не поднимал этого вопроса, но когда в тот памятный вторник она заподозрила, что ее уже там нет… А не заподозрить этого она просто не могла: ведь до нее, как и до Миши, и всех прочих ниикиэмсовцев, несомненно, должен был дойти слух об упоминании Хачатряном тюрьмы, в которую он не собирается садиться. Ясно, что, сложив два и два, она сделала соответствующие выводы из услышанного. Можно даже предположить, что главбух впрямую или каким-то косвенным образом пыталась выяснить у Нины, как обстоят дела, и получила достаточно убедительное подтверждение своим подозрениям. Однако сама она признаваться в этом была, безусловно, не намерена, а у Нины уже ни о чем не спросишь. Некоторое время она, как и прочие знавшие о платине, выжидала, не желая привлекать внимание к своей персоне и надеясь, что следствие обойдет ее участие в этой истории стороной, но после смерти Нины на первый план вышел вопрос о неизбежной инвентаризации осиротевшего склада. Долго тянуть с этой процедурой было невозможно, и, следовательно, в ближайшие дни информация о пропавшей платине должна была стать всеобщим достоянием, при этом главбух невольно оказывалась в позиции руководителя, которого вполне можно было обвинить в ненадлежащем контроле за учетом материальных ценностей, находящихся на институтском балансе. Этакий расклад, позволяющий директору переложить основную ответственность на нее (за выбытием пригодного для этой цели Хачатряна), никак не мог устроить Веронику Аркадьевну и она решила предварить события. Ясно, что и скандал, устроенный ею, и заявление об увольнении, и моментальный уход на больничный были частями заранее обдуманного плана, выполняя который, главбух старалась как можно дальше отодвинуться от центра грядущей катастрофы и не попасть в число тех, кого признают главными виновниками в создании условий, благоприятствовавших хищению социалистической собственности в особо крупных размерах. Трудно сказать, помогли бы Веронике Аркадьевне отчаянные попытки уйти от грозящей ей кары или же все ее старания были напрасными, но всё же ее план не был вовсе бессмысленным, и не исключено, что ей удалось бы отделаться относительно небольшими неприятностями (по крайней мере, такого мнения придерживался Костя, знавший о подобных прецедентах). Понятно было и то, почему, промолчав так долго, главбух вдруг возымела горячее желание незамедлительно сообщить следователю о хранившейся на складе платине. Через день должен был вернуться из Москвы директор, и Вероника Аркадьевна не могла допустить, чтобы о ее роли во всей этой истории следователь впервые услышал из директорских уст – она справедливо опасалась, что выгораживающий себя академик постарается выдвинуть ее на роль главной виновницы случившегося. Что бы она потом не говорила, это выглядело бы как жалкий лепет оправданья. А теперь пусть академик оправдывается! Еще неизвестно, кому поверят следователи.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

И вот теперь, сделав завершающие мазки на картине, открывшейся взгляду Ватсона после того, как он узнал о существовании платины, я могу перейти к вопросу, занявшему важное место в рассуждениях наших героев: почему отравили Нину? чем она мешала преступникам? Этот вопрос был тесно увязан с другим – возможно, еще более важным – вопросом: через кого бандиты могли получить информацию о наличии на складе платины?

В ситуации, когда, по мнению Кости, главные участники кражи давно покинули город вместе с добычей (или с основной ее частью) и было совершенно неизвестно, где их искать, попытка вычислить наводчика оставалась, похоже, единственным возможным способом как-то нащупать следы преступников. Теоретически такую роль мог сыграть любой из тех, кто знал о лежащей на складе платине: не исключая даже Хачатряна, Веронику Аркадьевну и самого академика. Как известно, высокий занимаемый пост и социальная обеспеченность еще не гарантируют стопроцентную устойчивость по отношению к криминальным соблазнам. А кроме того, любой из осведомленных о платине персонажей мог, не замышляя ничего криминального, попросту сболтнуть о столь необычном и занятном факте кому-то из своих родственников, друзей или знакомых. А затем сведения об этом могли распространиться в самых неожиданных направлениях и, в конечном итоге, дойти до специфически заинтересованных лиц, которые отнеслись к ней уже с чисто практической стороны дела. Проследить все возможные варианты утечки конфиденциальной (и опасной) информации сыщикам вряд ли было под силу – после того, как платину украли, никто, конечно, не стал бы признаваться, что он мог – пусть и невольно – оказаться наводчиком, разболтав о доверенном ему секрете. Тем более, что наш детективный тандем не имел на руках полного списка сотрудников института, знавших о драгметалле, и достичь в этом отношении полной ясности было, по-видимому, невозможно.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})