Он приходит по пятницам - Слободской Николай

Получив столь исчерпывающее разъяснение и прямое указание не брать в голову то, что ее не касается, Вероника Аркадьевна (опять же, по ее словам), хотя из любопытства и спустилась на склад, где Нина (довольно нервно и с жалобами на свою обеспокоенность) продемонстрировала пресловутое сокровище (аккуратные такие белые картонные коробки – в таких импортные сапоги продают – и в них в специально сделанных гнездах разложенные в два ряда небольшие моточки невзрачной с виду проволоки; не будешь знать, что это такое, и внимания не обратишь), но быстро якобы забыла про эту не касающуюся ее историю и только сейчас (ну, надо же! – в этом месте своего рассказа Костя выразился весьма грубо) ей пришло в голову, что наличие на складе большой партии платины и взволновавшее весь институт убийство бывшего электрика могут быть связаны между собой. О чем она решила незамедлительно (вот же… – опять не удержался от матерка Костя) поставить в известность органы следствия – посчитала, так сказать, своим гражданским долгом. Хоть это, вроде бы, не ее дело, и пусть она, возможно, перестаралась, а следователю и без нее всё давно известно, зато теперь совесть у нее будет чиста – возникшие у нее подозрения она откровенно высказала тем, кто занимается этим делом. Выслушав столь сногсшибательное заявление ниикиэмсовской бухгалтерши и оформив его надлежащим образом с помощью уныло молчавшего (вот же характер – ничем его не проймешь) Олега, Костя еле сдерживал, как он рассказывал, переполнявшие его эмоции и только здесь, передавая суть разговора своему соратнику, дал себе волю.

Вот же сволочи (щадя деликатные чувства читателей и читательниц, не буду передавать его высказывания дословно), кипятился следователь Коровин, две недели – нет, ты подумай, – две недели! они морочили мне голову. Ведь не одна же эта фря – так ее перетак с ее гражданским долгом – знала про платину. И все помалкивают – в стороне хотят остаться. А теперь что? Где я теперь этих молодцов искать буду? Они уже давно в Ростове или в Одессе, или в Душанбе, или черт их знает где. Если бы мы сразу же узнали про кражу, так хоть что-то можно было бы сделать. А сейчас их и след уж простыл. Тьфу!

На Мишу, внимавшего Костиному рассказу с открытым, как говорится, ртом, услышанное произвело просто ошеломляющее впечатление. И, если Костя в своих гневных речах напирал в основном на подлость ниикиэмсовских функционеров, из-за трусости и желания уклониться от малейшей ответственности ставших на позицию чуть ли не пособничества укравшим платину бандитам, то Мишу поразила, в первую очередь, возникшая перед его внутренним взором совершенно новая картина произошедшего. Словно вспышка молнии разом осветила целый мир, как говаривал высоко чтимый нашим героем Гоголь, и стало видно настолько ясно, насколько видеть может человечье око. Все события последних дней, над которыми они ломали головы и пытались со скрипом вставить их в свои рабочие гипотезы, мигом стали осмысленными, тесно увязанными между собой и нашли свои логически оправданные места в общей картине происходящего. У Миши было такое ощущение, что, зная с самого начала о наличии на складе платины, они могли бы, если не предсказать, то, по крайней мере, предположить с большой степенью вероятности то, чего свидетелями им довелось стать впоследствии. Та цепочка происшествий, с которой им пришлось столкнуться в реальности, логически вытекала из самого факта кражи платины и разворачивалась с почти неизбежной в подобной ситуации последовательностью.

Можно не сомневаться, что обнаруженный в коридоре второго этажа труп не сразу был связан с платиной в головах у тех сотрудников НИИКИЭМСа, которые знали про ее существование. Это явственно следует из их поведения в первые дни после совершившегося убийства электрика. В понедельник Нина, как мы знаем, оживленно обсуждала ужасное событие вместе с другими ниикиэмсовцами и, надо полагать, вовсе не подозревала, что оно так близко касается ее собственной судьбы. И даже гораздо более опытный и проницательный Хачатрян в первые дни, насколько мы можем судить, не связал между собой два эти лежащие в разных плоскостях факта – во всяком случае, у сыщиков, обсуждавших эту ситуацию, не было никаких сведений о том, что он был крайне обеспокоен и пытался предпринимать некие действия. Его поведение непосредственно указывает на то, что, столкнувшись с неординарным и крайне неприятным фактом убийства в стенах института, он не вспомнил о хранящемся на складе драгоценном металле и не постарался тут же выяснить, на месте ли эта ценность, за сохранность которой он, безусловно, чувствовал свою ответственность. Задним числом, глядя на эту ситуацию, можно только удивляться, каким образом у серьезных и неглупых людей мысль о свершившемся преступлении не связалась сразу же с подозрением о корыстном – и, вроде бы, лежавшем на поверхности – возможном мотиве неведомых преступников. Однако же, по всей видимости, так оно и было, поскольку ни малейших следов реакции на хищение платины не отмечалось целых три дня: от субботнего утра до памятного разговора Хачатряна с директором в следующий вторник.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Со всех сторон обмусолив обескураживающий факт умственной слепоты вполне здравых людей, наши Холмс с Ватсоном вынуждены были заключить, что главным обстоятельством, приведшим к столь явному недостатку элементарной сообразительности, надо считать уже само длительное хранение на институтском складе пресловутого «драгметалла». Ясно, что после неожиданного получения такого количества платины и кладовщица, и бывший ее прямым начальником зам по АХЧ, понимавший, конечно, опасность своего положения – не дай бог, что случится, его первого обвинят в халатности и недосмотре, – были обеспокоены и страшились каких угодно неприятностей при каждом воспоминании о свалившейся на их головы заботе. Но прошла неделя, вторая, а затем и еще два месяца, а ничего страшного не происходило. Мало-помалу наличие на складе платины стало привычным делом: неприятно, конечно, об этом думать, да что ж тут поделаешь. Тем более, что ее вскоре должны забрать, как это было обещано с самого начала, надо только немного потерпеть. И постепенно мысли о грозящей опасности отошли на задний план, перестав доминировать в любых реакциях на ежедневные события. Ко всему привыкает человек, и, переходя дорогу, уже не опасается, как это было поначалу, когда он только что переехал в большой город, что какой-нибудь одуревший от водки болван вылетит на красный свет и собьет его, несчастного, вышедшего в магазин купить хлебушка, в двух кварталах от дома. Да что об этом говорить, привыкают к постоянной опасности и как бы забывают о ней и шахтеры, и летчики, и солдаты на фронте, когда шансы дожить до следующей недели и не получить серьезного ранения не превышают у них вероятности прямо противоположного исхода событий. Вот так же, наверное, надо смотреть и на обсуждаемый здесь случай: полученная два месяца назад и мирно хранящаяся на складе платина – это одно, а внезапно обнаруженный в коридоре труп – совсем другое, и с какой стати считать их звеньями одной и той же цепочки событий.

Можно предположить, что Хачатрян, расспрашиваемый лейтенантом Одинцовым о наличии каких-либо ценностей в здании НИИКИЭМСа, должен был вспомнить про платину, Вероятно, после этого он даже осведомился у Нины, не пропала ли она, но, получив ответ, что всё в порядке, он опять отодвинул неприятные мысли об этой потенциальной (всё ведь может случиться) опасности в дальний угол своего сознания.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

К обстоятельствам, располагающим к столь благодушному (и близорукому, как вскоре выяснилось) отношению к теме, следует, по-видимому, отнести и то, что тщательно обследовавшие всё здание специалисты не нашли ничего, указывавшего на взлом и некое хищение. Мотивы преступления оставались совершенно неясными, и ничто не говорило о явной корысти, лежащей в его основе. Даже через две недели после этого наши сыщики всё еще строили свои разнообразные гипотезы относительно того, что привело Мизулина ночью в институт, и кто и почему его убил.