Жажда Смерти - Максим Перфильев

Вспоминая определенные моменты из своего прошлого, Викториус не ставил перед собой какой-то конкретной цели. Он не собирался извлекать из всего этого какой-либо урок, и у него не было желания анализировать сейчас все эти события и пытаться найти ошибку в своих действиях. Он просто совершал некое путешествие по своей жизни, производил обзор того мира, который он создал, и в котором он пребывал. Он делал это, скорее инстинктивно, или подсознательно, испытывая некое побуждение. Он оглядывался на свою империю, и размышлял над тем, кому было выгодно, чтобы он ее построил, и над тем, насколько реальной властью он сам в ней обладал.

Он потратил свою жизнь на осуществление по-настоящему значимой цели, достойной, великой цели — по крайней мере, она такой выглядела. Если все это бред, если все это обман и не имеет никакого значения, тогда что же вообще в этой жизни значимого? Она бессмысленна, и эти люди, которые находятся сейчас рядом с ним, эти люди, которые были рядом с ним в начале экспедиции — они живое тому подтверждение. Жизнь бессмысленна. Она настолько же велика и значима, насколько велика и значима жизнь бактерий и микроорганизмов. Для кого она имеет значение, кроме самих бактерий? Кто задумывается над их существованием и ценит их жизнь? И кто задумывается над существованием и ценит жизнь человека, если ее не ценит сам человек? Для кого жизнь его — Викториуса Малочевского — имеет смысл, если она не имеет смысла даже для него самого? Но если все, во что он верит, правда — тогда этот смысл есть.

Оглядываясь на свою жизнь, пресвитер, наверное, все-таки не жалел о том, что потратил ее именно на то, на что потратил. По крайней мере, у него еще оставалась надежда на то, что она действительно значима и небессмысленна. В противном же случае можно было сразу же застрелиться, как только он вышел из утробы своей матери — все равно во всем этом существовании нет ничего достойного этого существования. И те пять человек, которые его все это время окружали, были живым тому подтверждением.

Викториус посмотрел на все свои дела, на то, чем он занимался, и увидел, сколько сил, сколько боли, сколько нервов он потратил на это. И сейчас ему было совершенно безразлично, правильно ли он провел свою жизнь. Возможно, он выбрал не тот путь, возможно, он зря столько страдал, возможно, истины нет, возможно, она есть, но он ее не нашел, возможно, он был близок к ней, но не достиг ее, возможно, он ее достиг, но она ему не понравилась, и он ее отверг, возможно, ему стоило выбрать другую религию, возможно, он не правильно понял свою религию — сейчас ему все это было безразлично. Он устал. У него не было больше сил для того, чтобы начать все заново, у него больше не осталось сил, чтобы, найдя истину, сделать столько же, сколько он уже сделал. Ему казалось, что он полностью исчерпал свой потенциал. И самое главное: он не видел совершенно никаких предпосылок, чтобы верить во что-то другое. Коммунизм, национализм, демократия, глобализация, антиглобализация, гуманизм, технический прогресс, "красота спасет мир", Грин Пис, даже ислам, буддизм, языческие культы — у него не было никаких причин, чтобы верить в эти идеи. У него не было никаких причин, чтобы бросить предмет своей веры и поверить во что-то другое. У него не было для этого никаких оснований. Никаких доказательств. Тогда зачем это делать? Разумнее остаться в том, что ты уже знаешь, и ждать, пока все разрешится. Ждать, когда откроется истина.

Однако на основании того, что он сейчас видел, он понимал, что еще может что-то сделать. Неизвестно, получится это или нет, но он может хотя бы попытаться. Даже не ради Бога, а ради людей. Он очень своеобразно относился к Богу и испытывал к Нему самые разные, порой совершенно не религиозные, чувства, но он продолжал идти за Ним. Он любил Бога, но его любовь была достаточно специфической — очень циничной и без фанатизма. Он не основывал ее на чувствах — непонятно, на каком месте здесь были чувства, и были ли они вообще. Но его любовь к Богу была выбором. Очень осознанным, с болью, со смирением, с переступанием через себя и преодолением ненависти, выбором. А вот людей он действительно любил, как самого себя, и эту любовь он чувствовал. Он всегда готов был жертвовать собой ради их спасения, и он готов был на это даже сейчас. Он не знал, почему в нем есть это чувство — может, он просто выработал его в себе за долгие годы работы священником, может, он просто видел в этом смысл, но он любил людей. И, если за Бога он готов был отдать жизнь по долгу и с холодным расчетом, то за людей — по любви.

Викториус сидел под деревом на кучи специально разложенных веток. Он встал и подошел к своим вещам. Он достал из рюкзака флягу с водой, открыл ее и сделал глоток. Он обнаружил, что жидкости осталось совсем немного. Он задумался. Ему сильно хотелось пить, вода заканчивалась, брать ее было неоткуда. Он уже чувствовал себя очень слабым, он был голоден, он устал, и ему был необходим сон. Ему не очень-то хотелось кроме всего прочего еще и испытывать жажду. Он подумал, но все-таки решил поступить именно так: он достал из кармана куртки маленький серебряный сосудик, наподобие ладанки, это был подарок одного из старых знакомых епископов, некий сувенир. Он был искусно обделан мрамором и инкрустирован полудрагоценными камнями. Он вмещал в себя буквально несколько капель жидкости и предназначался для окропления при совершении обряда. Заботливый основатель организации, которая собрала всю эту экспедицию, передал его Викториусу, так как, должно быть, знал, что ему дорога эта вещь, как память о человеке. Он почему-то подумал, что пресвитер захочет взять ее с собой, и не ошибся. Малочевский несколько раз дунул в этот сосудик, чтобы очистить от пыли, и принялся медленно вливать в него воду из фляги. Это было не так-то просто, учитывая, что разница в размерах горлышек составляла порядка пяти-шести степеней. Немного жидкости пролилось на землю.

— Что ты делаешь? — спросил Лиус, наблюдая за процедурой. Он с Бариусом сидел возле костра и вдвоем они, кажется, начинали постепенно находить общий язык. Автомеханик и бывший сотрудник спецназа.

— Не видишь? — я переливаю воду из одной емкости, более крупной, в другую, более мелкую. — ответил Викториус.

— Я спрашиваю: зачем ты это делаешь?

— Так все-таки "что" или "зачем"? — усмехнулся пресвитер, закрыл сосудик, и выбросил флягу в кусты — в ней больше не было ни капли жидкости.

— У нас практически не осталась воды, а ты так просто выливаешь ее на землю, тратишь не понятно на что. — пояснил Лиус причину своего негодования и интереса.

— Это моя вода. — ответил Малочевский, улыбнувшись над комичностью своей же собственной фразы.