Правда выше солнца - Анатолий С. Герасименко

«Он тоже её слышал?» – мелькнуло в голове. Хотелось подняться, спросить. Но деревянное ложе качалось, баюкая, успокаивая. Последние несколько суток Акрион спал урывками: в его сны вторгались эринии, визжали, гнали по туманному полю, заросшему бледными цветами…

…Он вздрогнул всем телом, выпав из дремоты. Спросонья показалось, что перед глазами – кожистое крыло чудовища. Акрион в ужасе забился, оттолкнул от себя то, что заслоняло лицо. Но это была просто коровья шкура, жёсткая, мохнатая и довольно пахучая. А снаружи глядело весёлое солнце, Аполлонов дар.

Акрион вздохнул. Закрыл глаза.

И потерялся в тёплом полумраке.

Врагами были – друзьями навек стали.

Забыли беды, живём, не зная печали.

Когда он проснулся, было темно и тихо. Лодка больше не покачивалась и, похоже, никуда не плыла. Акрион откинул шкуру и увидел над собой звёздное ночное небо.

– Проснулся? – донеслось с кормы. – Ну ты и горазд Гипноса славить!

Акрион потянулся, чувствуя, как, несмотря на неудобную позу, славно отдохнуло всё тело. Даже боль в растянутых мышцах почти прошла.

– Мы уже в Лидии? – спросил он, садясь.

– В Лидии, в Лидии.

В грудь толкнулось что-то холодное и мягкое – мех с вином. Акрион взял мех, в котором, судя по весу, плескалось на самом дне. С удовольствием отхлебнул. Завертел головой, пытаясь что-либо различить в темноте. Вдалеке теплились огоньки жилых домов. Где-то брехали собаки, тонко и весело ржал жеребёнок.

– А где море? – спросил Акрион с удивлением.

Кадмил издал довольный смешок:

– На этот раз я лучше подготовился. Оказывается, здесь есть речка, называется Каистр. Вот по ней мы и поднялись, пока ты спал. Клянусь Кронидом! Ты так храпел, что всех лягушек распугал по дороге.

Они оба негромко рассмеялись. Странно, но на душе у Акриона значительно полегчало. То ли помог долгий сон, то ли он и впрямь начал привыкать, как предсказывал Кадмил.

Акрион поболтал мех и допил остатки.

– Так куда же мы приплыли? – спросил он. – И… Прошу прощения, Долий, но мне бы отлить. Где тут можно?

Кадмил – тёмный силуэт на корме фелуки – сделал широкий жест рукой:

– Мы в паре стадиев от Эфеса. Что же до ссанья, то весь Каистр к твоим услугам, эллин! Надо сказать, воняет эта речушка так, что небольшое вливание ей пойдёт лишь на пользу.

Всё ещё смущённо посмеиваясь, Акрион встал на носу лодки и справил нужду в кромешной темноте, ориентируясь на плеск воды. Кадмил тем временем запалил на корме факел и принялся чем-то шуршать, издавая невнятные возгласы. Лодка чуть покачивалась.

– Держи-ка одёжку, – сказал он спустя минуту.

– Опять местными притворяться будем? – спросил Акрион, принимая узел тряпья.

– Лучше, – хохотнул Кадмил и завозился в темноте. – Напяливай давай.

Акрион развернул платье. Грубая ткань, длинные полы.

– Это… жреческое? – догадался он. – Чтоб не признали в храме?

– Точно. Тебе коротковато, но ночью и так сойдёт.

Переоблачившись, они вытащили лодку на берег и, освещая факелом дорогу, отправились туда, где горели домашние огоньки, вблизи оказавшиеся пастушьими кострами у городских стен. Ворота, разумеется, были уже закрыты на ночь. Кадмил, подойдя к стене, протянул руку. Акрион, вспомнив прежние их полёты, ухватился и был тотчас вознесён на высоту двух дюжин локтей, а затем возвращён на землю, уже в пределах Эфеса. Кадмил порылся в сумке, извлёк какой-то невиданный прибор. Помедлил, глядя на круглую, источавшую волшебное зелёное свечение диковину со стрелкой внутри.

– Туда, – он ткнул пальцем в направлении вонючего переулка. В переулке, словно откликаясь, пискнула крыса. – Вперёд, герой Аполлона! Только ступай потише, здесь стража на каждом углу.

Ночной Эфес в этот раз был другим. Тёмным, безлунным, безлюдным. Ни одного стражника, вопреки опасениям Кадмила, они не встретили. Чем теснее громоздились вокруг городские улочки, тем сильней давила на уши тишина. И тем тяжелей становилось на сердце. Так бывает, когда проснёшься утром и, ещё не осознав себя, не покинув пределы Морфея, вспоминаешь смутно: накануне случилась беда, нечто дурное, из-за чего весь грядущий день пойдёт не так. Спустя миг память о вчерашнем вернётся, и захлестнёт горе: предал друг, или погиб родич, или разбилась любовь. Но и эти мгновения между сном и невыносимой явью – они отравлены. Так отравлено было каждое мгновение ночи в Эфесе. Смутным предчувствием несчастья. Тревожным томлением.

Храм Артемиды тоже изменился. Акрион помнил светлые, облитые луной колонны, резные навершия, угловатые тени на ступеньках. Сейчас перед ним, закрывая звёзды, вздымалась мертвенная чёрная громада. Колонны походили на ноги чудовища, готовые раздавить человеческую букашку, осмелившуюся потревожить покой богини. Акрион задрал голову, силясь различить, где заканчивается каменная тьма, и начинается тьма небесная. Вздрогнул: еле видные, грозные фигуры над фронтоном были точь-в-точь эринии, готовые слететь и растерзать святотатца.

Кадмил тронул его за плечо:

– Что, струхнул? Не робей. Это же не настоящей Артемиды храм. Моя-то сестричка, конечно, не стерпела бы, что к ней вламываются в святилище. А Анассу бояться не нужно. Жалкое подобие нашей эллинской красавицы. Даже из лука стрелять не умеет.

Он тихо хихикнул. Акрион содрогнулся. Они стояли там же, где в прошлый раз, перед тем как разыграть сценку для начальника стражи. Площадь, мощённая булыжником, казалась в темноте мрачным озером, какие, по легендам, бывают в Аиде. Вокруг храма, усиливая впечатление, ползли огоньки – словно не стражники вышагивали там, а плыли души мёртвых, обречённые на вечную скорбь.

– Второй раз прежняя уловка не сработает, – пробормотал Акрион. – Через двери нас не впустят.

– Не впустят, – согласился Кадмил. – И, тем более, не выпустят, особенно с драгоценным куросом. Вон как бдят служивые. Сторожат со всех сторон. Только про одну сторону забыли. Хватайся за руку.

Они взмыли в небо – будто хотели дотронуться до звёзд. Промелькнули внизу огни, пронеслась в опасной близости статуя над фронтоном. Кадмил завис над крышей и аккуратно приземлился. Акрион отпустил руку, покачнулся на шаткой черепице.

– За дело! – велел Кадмил. – Только не шуми.

Стали разбирать черепицу, складывая её тут же, на конёк. Из прорех в кровле забрезжил свет: внутри храма горели факелы. Когда неровное, с зубчатыми краями отверстие достигло двух