КГБ в смокинге. Книга 2 - Валентина Мальцева

— Пока ничего… — генерал как-то неуклюже развел руками.

— Пока? — выразительно произнес Андропов, не приглашая собеседника сесть.

— Юрий Владимирович, — начальник Первого управления сделал полшага к столу. — Я уверен, что это — всего лишь вопрос времени.

— Я бы хотел знать, какого времени? — сухо поинтересовался шеф КГБ, делая ударение на слове «какого».

— Ближайшего. Думаю, самого ближайшего.

— Высылка тридцати наших людей из Латинской Америки — это тоже вопрос ближайшего времени… — Андропов коротко кивнул Воронцову на кресло. — И, в отличие от вас, уважаемый Юлий Андреевич, я не «думаю», а уверен в этом. На меня давят. Очень давят. Так что я настоятельно прошу вас решить эту проблему в ближайшие полтора часа. Большим резервом, к сожалению, я не располагаю. Надеюсь, вы поняли меня?

— Так точно! — Воронцов встал с кресла. — За две минуты до вашего звонка, Юрий Владимирович, я имел спецсвязь с Прагой. Полковник Терентьев доложил, что они оцеплены в районе Ратушной площади.

— Почему вы об этом не сказали сразу?

— Технические детали операции… — Воронцов пожал плечами. — Обычно вы не требуете подобного отчета.

— Сделаем на этот раз исключение.

— Район поиска сужен до ста пятидесяти метров. Он охватывает французский ресторан в правом крыле площади и…

— Я вас не понимаю.

— Простите? — вскинул голову Воронцов.

— Я вас не понимаю, Юлий Андреевич, — жестко повторил Андропов, уставившись в одну точку на противоположной стене.

— Они в кольце оцепления, Юрий Владимирович…

— Да перестаньте вы талдычить одно и то же! — вдруг резко сказал Андропов. — Я не курсант училища имени Дзержинского, черт вас возьми! А вы не преподаватель тактики! Что вы мне тут бубните: оцепление, оцепление! Где они? Где эта дрянь? Почему не взяли? Почему не ликвидировали?! Сколько это будет еще продолжаться?!.

— Там завязалась перестрелка, — глядя в пол, пробормотал Воронцов, впервые увидевший своего могущественного босса в таком гневе.

— Даже так?

— Да.

— Жертвы?

— Убиты трое сотрудников чехословацкой контрразведки. Еще четверо ранены. Тяжело ранен майор Щерба.

— Что с ним?

— Тяжелая травма шейного позвонка. Он сейчас на пути в наш военный госпиталь под Прагой…

— Выживет?

— Не уверен.

— Что там происходит в вашей Праге?! Новый очаг военного противостояния? — Андропов нервно хрустнул тонкими пальцами.

— Дело в том, что Мишин…

— Может быть, поднять по тревоге Таманскую дивизию? — съязвил Андропов.

— Поймите, Юрий Владимирович, деваться им практически некуда.

— А теоретически? — Андропов водрузил очки на нос и в упор посмотрел на Воронцова.

— Я профессионал, Юрий Владимирович, — генерал побагровел, но глаз не отвел. — В разведке я уже около тридцати лет. И повидал немало, можете мне поверить. А потому скажу вам, Юрий Владимирович, одно: теоретически может быть все. Но только теоретически…

16

ЧССР. Прага

10 января 1978 года

Где я, образцовая комсомолка и убежденная атеистка, современная советская женщина, чье отношение к вере характеризовалось КВН-овской шуткой: «Религия — опиум для народа; если б ее не существовало, ее надо было бы выдумать», — где я могла видеть монастырские кельи? В фильме «Красное и черное»? Во французской ленте «Три мушкетера», где обаятельная Милен Демонжо охмуряла несчастную, как и все влюбленные, Констанцию Бонасье? Или в собственном воображении, когда в еще недалекой юности зачитывалась «Госпожой Бовари», этой краеугольной глыбой европейской литературы? Не знаю. Право, не знаю. Но когда я проснулась (как ни странно, в микроскопическую бойницу-оконце, сквозь которое можно было только отстреливаться из мушкета, но уж никак не наполнять солнечные ванны, падал косой и тусклый отблеск пробуждающегося утра), у меня не было никаких сомнений относительно нового местопребывания: я находилась в келье. Каменный пол и каменный потолок, выскобленные добела каменные стены — торцовая, прямо напротив моей кровати, отмечена стереотипным распятием… Короче, еще не приняв постриг, я была помещена в атмосферу совершенно чуждого мне мира отрешенности и аскетизма, так не свойственного строителям светлого коммунистического завтра.

Наскоро восстановив в памяти события, предшествовавшие пробуждению, я первым делом осторожно втянула ноздрями холодный воздух монашеской обители и, к собственной радости, убедилась, что ароматы пражской канализации со всеми их специфическими оттенками исчезли без следа. Что, впрочем, было вполне понятно, если учесть, с каким ожесточением я драила свою кожу колючей монастырской мочалкой в строгой выстуженной ванной, больше похожей деревянными лавками и тесными габаритами на приемную райотдела милиции где-нибудь в Норильске. Келья пахла одновременно свежестью, выстиранным бельем и прелью, что немудрено при голых стенах, а также известкой и самую малость — ладаном.

Потянувшись до хруста в костях в холодной и жесткой, как железобетонная плита, постели, я скосила глаза и увидела на стуле у кровати что-то черное. Пока я размышляла, что же такое мне подложили взамен изгвазданного рабочего комбинезона, в обитую железными полозьями деревянную дверь кто-то постучал.

— Кто там? — спросила я, натягивая до подбородка чахлое одеяльце.

— К вам можно? — нелюбезно поинтересовался очень низкий голос.

— Кто вы?

— Откройте, я — сестра Анна…

Для такого регистра больше подошел бы ответ: «Отчиняй, падла, я — брат Иоанн!». Однако, рассудив, что нахожусь как-никак в монастыре, а не в Мытищах, где мужики вообще не врываются в покои дам и уж тем более не пытаются придать своему голосу женские обертоны, я спустила ноги на ледяной пол, целую вечность искала хоть какую-то обувь, обнаружив в итоге стоптанные шлепки, и, ощупывая на ходу холстинную ночнушку из монастырской каптерки, поплелась к двери.

Не без усилий отодвинув металлическую задвижку, я увидела перед собой белое лицо без морщин и возраста, словно вставленное в черную раму капюшона. Вне всякого сомнения, передо мной была женщина, хотя в первый момент этот факт меня больше встревожил, чем порадовал. Прежде всего — и это бросалось в глаза сразу — моя ранняя посетительница была явно чем-то недовольна. Ее губы были плотно и непримиримо сжаты, а черные — под стать ризам — глаза напоминали своим выражением глаза матери на известной картине Ф. Решетникова «Опять двойка». У меня появилось чувство, что, еще ничем не провинившись перед этой строгой дамой, я должна в чем-то оправдаться.

Обожаю такие ситуации!

— Вы наша ночная гостья… — сообщила сестра Анна на очень хорошем французском, явно свидетельствовавшем о ее иностранном, не местном происхождении.

— Да, мадам, это так.

— Называйте меня «сестра».

— Да, сестра, — мне очень не хотелось ссориться с утра.

— Вы верующая? — спросила она тоном незабвенного Матвея Тополева.

— Как вам сказать…

— Скажите как есть.

— Нет, я не верующая.

— Значит, к заутрене вы не выйдете?

— Значит, так.

— А где будете завтракать?

— Если можно — на свежем воздухе.

— Здесь не ресторан, сестра.

— Я уже это заметила.

— Принести вам еду в келью или разделите трапезу с другими сестрами?

— Если можно, в келью.

— Хорошо, — сестра Анна сжала губы еще плотнее: копилочная прорезь на моих глазах превратилась в отрезок суровой нитки. — А пока вам придется надеть вот это, — она кивнула на стул.

— Хорошо, сестра.

— Кроме того, вам надлежит знать и соблюдать наши правила.

— Какие именно, сестра Анна? — эта карга начинала действовать мне на нервы, однако я решила терпеть, утешая себя мыслью, что такую же стародевичью стервозность она наверняка проявляет в отношении любого постороннего.

— Прежде всего, вы не должны ни с кем разговаривать.

— Ни с кем?

— Кроме меня.

— Хорошо, сестра.

— Кроме того, вам нельзя гулять по монастырю.

— Договорились.

— И еще вам нельзя…

— А встречи с родными и передачи с воли мне будут разрешены? — перебила я мою наставницу.

— Что? — не тронутые пинцетом кустистые брови сестры Анны медленно поползли вверх.

— Знаете, сестра, у меня была нелегкая ночь, — тихо и очень доверительно сообщила я рясоносной жандармессе. — Если можете принести какую-нибудь еду — принесите. Не можете — тоже переживу. Но в любом случае прошу вас впредь не испытывать мое терпение: свой первый срок я отсидела за глумление над телом одной престарелой девственницы…

Видимо, я очень основательно напугала сестру Анну, ибо, постучавшись ко мне через несколько минут и получив разрешение войти, она без лишних комментариев поставила на низкий столик маленький поднос с какой-то едой и вознамерилась тут же смыться. Однако я остановила ее: