КГБ в смокинге. Книга 2 - Валентина Мальцева

— Вниз! — приказал вислоусый Мулявин, решивший, очевидно, что форма обращения к служебной собаке, воспитанной в милицейском питомнике, — лучший способ добиться от меня послушания. Наверное, он был прав, поскольку именно эти отрывистые, лающие команды действовали на меня безотказно. Даже не задумываясь, куда же все-таки ведет эта лестница, и что ждет нас внизу, в чернеющей темноте вентиляционного люка, я задом попятилась к образовавшемуся проему, мертвой хваткой вцепилась в край кирпичный кладки люка, нащупала сапогом первую ступеньку и очень медленно, с запасом фиксируя под ногами спасительную металлическую опору, начала спускаться вниз…

Через минуту, даже не поднимая головы, я поняла по движению воздуха, что вислоусый спускается за мной, благородно уступив лидерство даме.

— До каких пор? — сдавленным шепотом выдавила я, по-прежнему боясь взглянуть вверх.

— До тех, — прошелестел сверху монтер, — пока не почувствуете под ногами воду…

Где-то вверху продолжали стрекотать автоматные очереди, правда, доносились они в этот люк как-то приглушенно, словно через подушку. Автомат Мишина уже не напоминал о себе в гордом одиночестве, к нему присоединилось еще несколько собратьев по клейму «Сделано в СССР». На мгновение я представила себе, чем занят сейчас Мишин, и вздрогнула. Кажется, именно тогда до меня дошел смысл его последней фразы: «Через пару минут поймешь». Там, наверху, он делал то же самое, что и Вшола в промерзлом польском лесу, — отвлекал на себя людей, которым я была нужна даже больше, чем собственной маме. Правда, по совершенно иной причине. Отвлекал, чтобы дать мне уйти.

Нелегал Мишин…

Убийца Мишин…

Благородный Мишин…

Господи, а сам-то Ты хоть ведаешь, что и кого творишь?..

14

ЧССР. Прага

Ночь с 9 на 10 января 1978 года

Добросовестность, я убеждена, — прямое следствие страха. Лично я никогда не верила во врожденную способность человека делать нечто ему не свойственное, демонстрируя при этом исполнительность и точность немецкого фельдфебеля времен франко-прусской войны. Природе нормального человека (по инерции я все еще относила себя к этому редкому сословию) присуща как раз обратная модель поведения — отвлекаться от непривычного или неприятного занятия, искать ему всевозможные объяснения, короче, делать все, лишь бы и чтобы не делать того, что велено. И только угроза, страх, предчувствие неотвратимой кары способны превратить разгильдяйскую человеческую натуру в жесткую конструкцию подчинения чужой (пусть даже доброй) воле. Я и раньше не заблуждалась на сей счет, однако, сейчас, пятясь по скользкой железной лестнице в непроглядную тьму, я в очередной раз осознала, что только безумный животный страх толкал меня в эту бездну. В голове было пусто и гулко, и только одна мысль увесисто била по ней, как в колокол: «Спускаюсь, пока не почувствую воду. Спускаюсь, пока не почувствую воду…»

О какой воде шла речь, что имел в виду вислоусый монтер, что вообще мы должны были делать в этой шахте-колодце, заставившей меня вспомнить печальную участь молодогвардейцев, я понятия не имела.

Счет времени был потерян сразу, едва я сунулась в это жерло. Так что представить себе, как долго продолжался спуск, я не могла. Да и не хотела думать об этом. По мне тогда лучше было бы всю жизнь, корячась, спускаться по ступенькам, чем достичь в итоге обещанной монтером «воды», от которой ничего хорошего я не ждала…

Неожиданно в шахте воцарилась мертвая тишина. Через секунду я сообразила, почему: стрекот автоматных очередей наверху прекратился. То ли буйная головушка вечного странника и искателя приключений Витяни Мишина нашла наконецуспокоение на каком-нибудь загаженном голубями чердаке, то ли он и на этот раз сумел обмануть смерть. И как только стало тихо, я почувствовала ужасное зловоние. Словно где-то внизу, прямо подо мной, располагалась городская, в самый разгар зноя, свалка. По идее вентиляционный люк должен заканчиваться где-то на уровне цокольного этажа. Так я, собственно, и думала, пока, намертво сцепив от страха зубы, осторожно сползала в черную неизвестность, полагая, что вислоусый, добравшись вместе со мной до цели, воспользуется какой-то известной только ему лазейкой. Однако страшный смрад, в который я погружалась, стараясь по возможности не дышать, с каждой ступенькой резко активизировал мои мозги, в результате чего мне, наконец, открылась истинная цель нашей экспедиции: лестница по странной причуде архитектора вела непосредственно в канализацию; туда, по всей видимости, монтер и собирался просочиться. В таком варианте становился понятен отвлекающий маневр Мишина: он уводил преследователей по крышам, давая нам спуститься как можно глубже.

Дышать уже было практически нечем. Чувствуя, что еще минута-две — и смерть от удушья станет для меня фактом печального прошлого, я замерла, чуть приподняла голову и просипела куда-то в подошвы монтера:

— Послушайте, я задыхаюсь!

— Дышите носом, — коротко посоветовал он.

— Это мое больное место.

— Тогда ртом.

— Вы что, издеваетесь?

Последовала пауза. Вислоусый электрик, видимо, раздумывал над достойным ответом или просто устроил себе короткое замыкание.

— А жить хотите? — спросил он наконец.

— В дерьме? Нет.

— Тогда станьте на ступеньке чуть левее.

— Зачем?

— Чтобы я мог спуститься.

— А я?

— А вы поднимайтесь наверх. Там вас уже наверняка ждут. Как они вас встретят, я не знаю, но благоухание гарантирую!..

Я коротко вздохнула (о более глубоком вдохе не могло быть и речи) и опустила ногу на следующую ступеньку. А еще через несколько минут, когда мои резиновые сапоги по икры погрузились в булькающую черно-зеленую реку нечистот, я мысленно поблагодарила вислоусого за его универсальную обувку и сделала два шага в сторону, освобождая место для моего приводняющегося Вергилия. Спокойно и даже как-то буднично оглядевшись, словно действие разворачивалось не в канализационном коллекторе Праги, а на сквере у Большого театра в Москве, за четверть часа до начала «Щелкунчика», монтер вытащил из-за пазухи фонарик, включил его и, описав желтоватым лучом по склизким стенам коллектора замысловатый зигзаг, коротко бросил:

— За мной!

И я побрела, точнее сказать — «поплыла» за ним. Очевидно, тот пятачок, на котором мы имели счастье приводниться, был одним из самых мелких мест в катакомбах Праги. Пройдя метров десять, я почувствовала, как отливающая зеленью зловонная жижа подступила к коленям. Изображать из себя подземный вездеход было не просто трудно — это была адская работа. Попробуйте залезть в январе в море в резиновых сапогах, которые вдобавок на три номера больше, чем нужно, и вы поймете, что я испытывала всякий раз, вытаскивая из этой смрадной мерзости то левый, то правый сапог и тут же погружая их обратно с такой осторожностью, точно каждый квадратный сантиметр замшелого, скользкого дна был заминирован.

Все мои мысли в эти минуты были сосредоточены на одном: не повстречать крысу. Конечно, опыта подобных странствий у меня не было и быть не могло. Хоть Мытищи никогда не считались эталоном чистоты и опрятности, все же в подобные ситуации я еще не попадала. Однако детские сказки, потрясающий «Канал» Анджея Вайды, самиздатовский шедевр Оруэлла, а также всевозможные брошюры о загнивающем Западе и ужасном городе Нью-Йорке в исполнении Политиздата сделали свое черное дело. То есть я откуда-то знала, что непременными обитателями канализационных систем являются гигантские крысы-мутанты, которые чувствуют себя в этой среде так же естественно и свободно, как пираньи в мутных волнах Амазонки. А если уж быть совсем правдивой, то я не так боялась увидеть крысу, как ненароком наступить на нее. Или на них. Это было выше (вернее, гораздо ниже) рассудка. Что такое месть КГБ с его акциями, допросами и психушками по сравнению с этой леденящей душу перспективой?!

Метров через сто мне удалось отыскать относительно надежное противоядие от беспрестанно накатывавшего страха перед внезапным появлением крысы или еще какой-нибудь гадины. Ничего особенного я не придумала — просто, следуя в кильватере мерного и в чем-то даже успокаивающего чмоканья сапог монтера, закрывала глаза и представляла себе, что бреду по цветущему ромашковому лугу, раздвигая душистые травы.

Виктор Терентьевич Золотов, руководитель нашего университетского семинара по психологии, известный в студенческой среде под кличкой «Голубой Дунай» (кто придумал это прозвище, я не знаю, однако точнее не назовешь мужчину ярко выраженной педерастической внешности, женатого на венгерке), назвал бы подобный подход «использованием аутотренинга в экстремальной ситуации, когда шизоидная доминанта устремлена к пику импульса».