Картонные звезды - Александр Косарев

«Пи-бип… пи-бип — неожиданно оживает захваченная в утреннем бою радиостанции, — би-пип».

Секундное замешательство не более, чем мгновенное сомнение, и все бросаются врассыпную. Старший лейтенант Стулов этакой громадной лягушкой прыгает к своей вьетнамской шпаргалке, я же приникаю к включенному приемнику. Надеваю наушники и включаю малогабаритный анализатор спектра. Едва лишь озаряется экран, я делаю отмашку старшему лейтенанту, и тот включает высокое напряжение трофейной станции.

— Badly 201, Badly 201, — зовет нас чей-то надтреснутый, насмерть прокуренный голос, — ответьте «Крестоносцу». Badly 201, не слышу вас, отвечайте!

Вызов дается на ломаном английском, и, собственно говоря, ничто не мешает нам ответить на нем же. Стулов нажимает клавишу «прием-передача» и, словно дирижируя оркестром, взмахивает свободной рукой над головой. Этот сигнал в основном дается для меня. Одновременно с первым произнесенным им словом я принимаюсь с бешеной скоростью вращать вариатор анализатора, пытаясь как можно быстрее перехватить просто оглушающую частоту нашего ответа. Ага, вот и она, 24502 килогерца. Прекрасно. Даю ответную отмашку Стулову, чтобы он давал помехи и якобы умолкал. Он тут же реагирует и, побренчав одной из клавишей, мгновенно обрывает связь. Задача его облегчается тем, что вокруг полыхают зарницы и воздух вокруг нас и без того насыщен грозовыми разрядами. Теперь все зависит от меня, от моей прыткости. Позывной вызывающей станции я теперь знаю, и мне нужно отыскать рабочую частоту, на которой работают наши противники. Нет сомнения, что они работают по так называемой полудуплексной схеме, когда прием и передача ведутся на разных частотах. И моя задача состоит в том, чтобы как можно скорее выяснить, на какой же. Все мое внимание теперь сосредоточено на руках лейтенанта. Как только корреспондентами[11] противника будет предпринята очередная попытка восстановить связь, он тут же даст мне отмашку. Момент воистину роковой. Если на том конце радиомоста наши «собеседники» почувствуют что-то неладное, то связь вряд ли возобновится. Секунда, другая, и я ощущаю, как на моем загривке от напряжения волосы встают дыбом. Наконец лейтенант вскидывает голову и отчаянно машет мне обоими руками. Есть! Значит, нашей туфте поверили! Весь остальной мир для меня словно бы гаснет. Только светящаяся во тьме шкала точной настройки, только стремительно несущиеся по ней цифры. Справа сто пять, — какая-то дурная одноканалка. Черт! Двести десять — фототелеграф скрипит, все не то. Еще чуть-чуть, еще, нет, все не то. Не туда рулю, явно. Кручу рукоятку в обратную сторону. Ага, вот где они скрываются! 24474 килогерца.

— Двадцать четыре четыреста семьдесят четыре, — кричу я уже Камо.

Тот от неожиданности даже подпрыгивает на своей самодельной табуретке и тут же принимается дробно отстукивать послание на пребывающие в постоянной готовности пеленгаторы. Все, я свою партию отыграл и теперь могу понаблюдать, как будут развиваться события дальше. А они развивались просто стремительно. Уже через сорок секунд с пеленгаторов дали ответы на наш запрос, и Камо, сжимая в руке бумажку с записанными на ней азимутами на источник сигнала, бросается к «радийной» машине. Вскочив с места, я, за секунду до того, как он запрыгивает в «кунг», отбрасываю в сторону стул, облегчая ему подход к самодельному планшету. Камо, благодарно кивнув, хватает одну веревочку, а я незамедлительно вцепляюсь во вторую.

— Сто восемьдесят два для меня, — гортанно кричит он, — сто пятьдесят семь для тебя.

Еще пять секунд, и расположение вражеской станции установлено. Только тут мы убедились в том, в чем на 100 % уверены не были. Лишь в тот момент, когда наши веревочки скрестились в районе Южно-Вьетнамского города Гуэ, я облегченно перевожу дух. Если расстрелянной нами утром группой руководили с вражеской территории, то, следовательно, и сами погибшие точно были врагами. А врагов нам не жалко, не правда ли?

Вылезаю из «кунга» и показываю возбужденно снующему по полянке Стулову скрещенные руки. Мол, отбой, глуши мотор. Тот облегченно выключает питание станции и в более не сдерживаемом раздражении нервно отталкивает ее от себя.

— Куда показал пеленг? — спрашивает он, бросаясь ко мне.

— На Гуэ, — отвечаю, — километров двести отсюда на юг.

— Все понятно, — словно привидение возникает из тьмы Воронин. — Значит, еще дней примерно пять мы имеем в своем распоряжении. Пока они удостоверятся в том, что их разведгруппа действительно потеряна, пока направят сюда новую…

— Как бы они не направили сюда чего похуже, — недовольно бурчит Басюра, только что вернувшийся к нам после выключения генератора. — А, товарищ капитан, — остановился он с озабоченным видом у самого костра, — не пора ли нам отсюда сниматься?

— Когда будет пора, — обрывает его капитан, — будет отдан соответствующий приказ. А сейчас объявляю другой боевой приказ. Всем спать, и немедленно!

Часть четвертая

«УБИЛ И ТАЩИ!»

«Народ Вьетнама победит!», «Мы с вами, вьетнамские братья!» — под такими лозунгами на московском автозаводе им. И.А. Лихачева состоялся митинг солидарности с борьбой южно-вьетнамских патриотов против американских империалистов и сайгонских марионеточных войск.

— Я Марти-22, я Марти-22, — с явственно ощутимой тревогой в голосе зовет кого-то пилот американского разведывательного самолета, — Бизон, отзовитесь наконец! Где вы все, черт бы вас подрал!

Пауза, атмосферные шорохи, хриплый гул, разряды далеких молний.

— Бизон (нецензурное выражение), подтвердите ваш выход в точку «Браво». Куда вас дьявол унес?

Я облегченно вздыхаю. Кажется, попал в самую точку, чудом разумеется, но попал. Ведь Marty-22 — это и есть тот самый RB-47, который вот уже несколько дней подряд кружит над южными провинциями Северного Вьетнама, надо полагать, в поисках нас самих, вернее, нашего передатчика. Это уже любопытно, это просто чертовски любопытно. В отличие от бесшабашных пилотов «Ориона», экипаж этого самолета держится на приличном расстоянии, и о его появлении над нашей провинцией мы узнали только вчера из сообщений вьетнамских постов ПВО.

Опостылевшая жара пронизывает меня буквально насквозь, словно разогретым паяльником. Сижу на табуретке в одних трусах и босиком, но все равно непереносимо жарко.

На голове моей хоть и с трудом, но уместились две пары наушников, и поэтому я могу слушать эфир сразу на двух частотах. Но потею я не только от раскаленного воздуха, о нет. Меня буквально распирает гордость и поднимает в собственных глазах сознание того, что именно мне и именно сейчас удалось зацепить противного американца сразу за две рабочие частоты. Не понимаете, в чем прелесть моего положения? А все ведь предельно просто. Контролируя голосовые переговоры пилота на ультракоротких волнах (чего мы были напрочь лишены в полку), я могу с помощью местных пеленгаторов запросто вычислить местоположение проклятого соглядатая, не прибегая к помощи дефицитных (и что греха таить, весьма уязвимых) радиолокаторов. И этот факт дает мне просто неслыханное преимущество над моим противником. Что может быть лучше для разведчика, чем следить за передвижениями врага совершенно незаметно, так, чтобы он даже и помыслить не мог о том, что сам является объектом охоты. Что может быть приятнее, одновременно с передвижением воздушного противника читать его доклады о прохождении контрольных точек, которые он посылает на коротких волнах по телетайпу, совершенно не предполагая, что местоположения этих засекреченных точек кем-то вычисляются буквально через минуту после отправки им очередного доклада.

— Камо, — оторвав очередную полоску бумаги с телетайпа, кричу я в сторону распахнутой двери «кунга», — срочно запроси пеленги на голосовую частоту 168,2!

Что там делает наш «стукач», я со своего места не вижу, поскольку он с выносным телеграфным ключом сидит снаружи, под небольшим лиственным навесом. Но я и так знаю, что он лихорадочно отстукивает мой запрос на два работающих с нами в данную минуту пеленгаторных поста. Расположены они, надо заметить, довольно удачно. Один из них спрятался на крохотном островке в Тонкинском заливе. Другой же базируется в горной местности вблизи авиабазы у Шон Ла. Пока нет ответа, я, приподнявшись со своего пропревшего сиденья, контролирую два других радионаправления, слышимость которых в данный момент на Камчатке нулевая. Отрываю поступившие телеграммы и, не глядя, сую их в дыру, проделанную в стенке, отделяющей операторскую от кабины. В кабине сегодня за оперативного дежурного сидит Стулов и ведет разбор и первичный анализ полученных от меня и Щербакова разведданных.

— Владимир Владиславович, — кричу я в ту же самую дыру, — какого еще там «бизона» зовет наш RB?