Господин Пруст - Селеста Альбаре

Во время работы он редко заглядывал в книги и никогда не держал их у по­стели. Изредка справлялся по «Готскому Альманаху» или словарю, чтобы проверить название места или написание имени. Время от времени просил меня подать ему какой-нибудь том, быстро перелистывал страницы и сразу же возвращал.

—     Спасибо, Селеста, унесите это, я уже все нашел.

Бывало, я говорила ему:

—     Какой вы странный, сударь. Спрашиваете книгу и, едва взглянув, отдаете обратно.

—     Видите ли, Селеста, я много читал и все знаю.

Несмотря на это, вся его комната была заполнена книгами, к которым, впрочем, он уже не прикасался.

В моей скромной помощи было и одно дело, касавшееся вставок в рукописи, которым я очень гордилась. Больше всего времени у него занимали поправки, и он бесконечно делал все новые и новые добавления.

Однажды зовет меня, и я вижу его измотанным и озабоченным.

—     Дорогая Селеста, я заехал в совершенный тупик!

—     Что случилось, сударь, что такое?

—     Да, видите, у меня уже все поля исписаны, а надо исправлять и исправ­лять, не говоря уже о дополнениях. Просто не знаю, как тут быть. Пробовал вкла­дывать новые листки, но когда это попадет в типографию, они разлетятся во все стороны. Что мне делать?

Почти не задумываясь, я ответила:

—     Сударь, если дело только в этом, тут нет никакой трудности.

—     Как же так, Селеста? Нет трудности? Посмотрел бы я на вас в моем по­ложении!

—     Да нет, сударь, все очень просто. Нужно только, чтобы вы на своих ли­стках оставляли сверху и снизу маленькие полоски, и я буду вклеивать их в нужные места. А вы можете писать сколько угодно, останется лишь загибать их. Ну, а в ти­пографии пусть всю эту ленту разворачивают, чтобы последовательно набирать фразу за фразой.

Его лицо просветлело, он безумно обрадовался.

—     И все это можно сделать? Дорогая Селеста, как я рад! Вы просто спасаете меня.

Он был так доволен, что рассказывал об этом всем подряд и даже упоминал в письмах, особенно к своим английским переводчикам Шиффам, и называл меня за­мечательной женщиной.

Вот от этого рукописи и раздулись. Одну, самую знаменитую, с такой длинной лентой, сложенной аккордеоном, показывали даже на выставках. В развернутом виде она имела длину метр сорок!

Я солгала бы, сказав, что знала, над чем именно он работает, кроме «Девушек в цвету», но по всем его повадкам можно было заключить о неизменной цельности всего труда, и, если ему и случалось непрерывно писать что-нибудь одно, например, завершая книгу, все-таки чаще он переменял свои романы в зависимости от возни­кавших изменений и дополнений, переходя от «Германтов» к «Содому и Гоморре» и от «Пленницы» к «Обретенному времени». Все это было настолько связано в его уме, что составляло, в сущности, единую книгу.

Меня поразила сказанная им однажды фраза по поводу вида Дельфта работы Вермеера. Это было уже незадолго до конца, после того как г-н Пруст побывал на выставкё в «Зале для игры в мяч». Он возвратился оттуда совсем без сил, а ночью с восторженным взглядом, словно эта  картина все еще была перед его глазами, говорил мне:

—     Ах, Селеста вы не представляете, какая тщательность работы, какая тон­кость! Буквально каждая песчинка! Нежнейшие оттенки то розового, то зеленого... Как это все сделано! А мне нужно исправлять и исправлять, добавляя свои песчин­ки...

Но в нем самом тоже были и тщательность, и утонченность. Он не успокаи­вался, пока не докапывался до всех мельчайших подробностей. Вспоминаю, напри­мер, как дотошно выспрашивал Одилона, когда ему понадобились для книги крики улицы.

—     Ведь вы все время на улице и должны прекрасно знать ее крики, а мне остается только то, что проникает сквозь закрытые окна. Постарайтесь прислуши­ваться, хорошо?

—     Да, сударь, конечно, я узнаю.

И когда Одилон приносил все эти словечки мелких бродячих торговцев и ре­месленников, надо было слышать его добродушный смех!

—     Дорогой Одилон, как я вам благодарен...

И все они, эти крики, оказались в «Пленнице» именно такими, как их принес ему мой муж: «А вот улитки, два су за улитку, свежие улитки, прекрасные улитки! Шесть су дюжина!.. Свежайшие артишоки, прекрасные артишоки!» Или еще: «Лу­дить! Лудить! Лужу все подряд, хоть мостовую!..»

С каким упоением повторял он эти присказки. Из него прямо-таки струилась радость, и мы ощущали неповторимый аромат его сердца.

Для меня было истинным наслаждением и развлечением хоть как-то участво­вать в его работе, поэтому я и сохраняла ту самую улыбку Джоконды, ощущая в себе благоухание луговых цветов.

И если я могла в чем-то помогать ему, то скорее всего лишь потому, что на­сквозь прониклась его занятиями, привычками и пристрастиями. Когда он звал меня, я почти всегда уже с первого взгляда, по тому, как он смотрел или поднимал руку, чтобы сделать какой-нибудь знак, сразу улавливала его желания. Он не успевал до­кончить фразу, и я уже говорила:

—     Да, сударь, вы хотите это? Сейчас... И протягивала ему нужную книгу или тетрадь.

—     Спасибо, дорогая Селеста, как вы только догадались? Но я и сама не могла бы объяснить этот какой-то непроизвольный рефлекс моей второй натуры. У меня не было ни малейших затруднений и, следовательно, никаких особенных заслуг. Быть рядом с ним, слушать его, разговаривать, видеть, как он ра­ботает, помогать ему по мере сил — вот наслаждение, подобное прогулке в лесах и полях, где повсюду открываются все новые бьющие ключом источники.

В то время я и сама не осознавала, насколько стала необходимой для него, до одного случая, происшедшего в конце 1921 года, когда во мне накопилась какая-то страшная усталость и мне стало казаться, что я плохо помогаю ему. Г-н Пруст тогда очень торопился со своей работой: ему требовалось все как можно скорее, и он к тому же сильно уставал. Я решилась сказать ему:

—     Сударь, вам нужен человек с лучшей подготовкой. Вы сможете тогда диктовать и сделаете не только больше, но и скорее. Я тоже устала и нуждаюсь в отдыхе. У меня только единственная просьба — позвольте мне время от времени навещать вас.

Его лицо было скрыто в тени подушки. Он не пошевелился и лишь ответил:

—     Дорогая Селеста, какие глупости!.. Я знаю, что вы устали. Я тоже. И очень. Ладно, мы вернемся к этому разговору.

Проходит немного времени, и он звонит:

—     Селеста, когда вернется Одилон, попросите его зайти ко мне. Я прислала Одилона, и он все не выходил от г-на Пруста. Наконец, появился.

—     Что ты так долго? О чем вы говорили?

—     Да так, пустяки. Сама знаешь, биржа и все прочее... Но Одилон не умел притворяться и тут же добавил: