Китай, Россия и Всечеловек - Татьяна Григорьева

Чувство-инь и разум-ян присутствуют друг в друге, и когда одно вытесняет другое, то страдают обе стороны. Говоря словами Бора: «Мы все знаем старое высказывание, гласящее, что если мы пробуем анализировать наши переживания, то мы перестаем их испытывать. В этом смысле мы обнаруживаем, что между психическими опытами, для описания которых адекватно употребляют такие слова, как „мысли“ и „чувства“, существует дополнительное соотношение». [350] Ущемленность чувства привела, в конце концов, к «апокалипсису культуры». Лидеры контркультуры, вспыхнувшей в 60-х годах, призывают вернуться к инстинктам, к своей первозданности, возродить чувственную природу человека. «Важно не много прожить, а много пережить», – призывает Камю («Чужой»). Т. Роззак, один из вождей молодого поколения, возлагал надежды на новый тип мышления, ибо прежнее превращает человека в биокомпьютер. Само художественное сознание требует многомерности, даром которой обладали Блейк, Вордсворт, Гёте. Но мир последовал по пути одномерного мышления, вслед за Локком и Бэконом, – и оказался в пустыне. Бездуховная наука и техника «создали пустыню вокруг и внутри нас». Остается надеяться на возрождение религиозного чувства, трансцендентной энергии сознания, чтобы спасти урбанистско-индустриальное общество от самоуничтожения. «Мы можем теперь признать, что судьба духа – это судьба социального порядка, что, если в нас гибнет дух, то же самое будет с нашим миром».

Бунт против культуры не случаен, но гибель культуры есть гибель человека. Обожествив науку и технику, человек окружил себя искусственной средой, отгородившей его от природы, исказившей его сознание: оно стало усеченным, одномерно-плоскостным. Бездуховный мир лишился красок и звуков. Теперь человечество оказалось «между смертью и трудными родами», родами той культуры, которая воплотит человечность, иначе мы так и будем прогрессировать к своему концу, если не найдем способ соединить рациональный и интуитивно-чувственный метод познания. [351] Теоретики контркультуры послали сигнал бедствия, однако неуемное человечество, в большинстве своем, осталось к ним глухо, не предчувствуя надвигающейся беды. С другой стороны, как свойственно скачкообразному пути, совершился поворот на 180 градусов – из крайности в крайность: культура вдруг впала в разгул.

Другую меру предлагает Карл Густав Юнг, делая неожиданный, казалось бы, вывод: «Личность есть Дао». Действительно, Дао есть одновременно созерцательное инь – зритель и деятельное ян – актер. «Неоткрытая вена внутри нас является жизненной частью психики, классическая китайская философия называет это внутренним путем Дао и сравнивает с потоком воды, который неумолимо движется к цели. Оставаться в Дао означает достижение целостности, свершение чьей-либо судьбы, выполнение чьей-либо миссии; начало, конец и полная реализация смысла экзистенции врождены во все вещи. Личность есть Дао». [352] Научный подход к восточному знанию и интуиция помогли Юнгу увидеть Единое, существование Вселенского Разума, не познав который, не познаешь себя. Все уже есть в человеке, и знакомство с Востоком есть знакомство с собой. То есть то, что излагают восточные мудрецы, заложено в нас, но не проявлено, пребывает в бессознательном. «Как мне кажется, мы действительно научимся чему-то у Востока лишь тогда, когда поймем, что psyche достаточно богата сама по себе и нет никакой необходимости заполнять ее снаружи… Мы должны прийти к пониманию ценностей Востока изнутри, а не снаружи – искать их в себе, в своем бессознательном». Более того, человек не представляет себе сознание без эго. С тем, что мысль может существовать вне человека, не может примириться обыденное сознание, хотя эго подгибается под собственной тяжестью.

Истина открывается мудрым. Массовое сознание замкнуто на себе, почти неподвижно. (Видимо, и этому есть объяснение: чем ниже пребывает энергия, тем она плотнее.) [353] На Западе мало верят в существование внутреннего человека, хотя о нем знали немецкие мистики (Эк-харт, Бёме), не говоря об учителях буддизма и даосизма. Вспомним

Мейстера Экхарта: «Я был причиной самого себя и всего остального». И это близко даосам и буддистам: «Небо и Земля родились одновременно со мной; мир и я – одно целое. Поскольку мы – целое, можно ли что-то еще сказать? Поскольку уже сказано, что мы целое, можно ли еще что-то не сказать?» («Чжуан-цзы», гл. 2 «О равенстве вещей»). Естественно, и Юнг не мог не обратить на это внимание: на Востоке «окружающий мир не имел ни малейшего шанса оторвать человека от его внутренних корней; на Западе внешний человек получил настолько значительный перевес, что в конце концов отделился от своей глубинной сущности». [354] Следствие все того же антропоцентризма: человек предпочел отказаться от себя извечно-сущего, чем согласиться, что он, явленный, есть лишь иллюзия. Не мог же он ошибаться на протяжении веков, пренебрегая программой действий «разделяй и властвуй», веря в главенствующего субъекта и внимающего объекта? Но, как и предсказывали древние греки, «из чего все вещи получают свое рождение, в то все они и возвращаются, следуя необходимости. Все они в свое время наказывают друг друга за несправедливость» (Анаксимандр. Ему же принадлежит мысль: «Части изменяются, целое же неизменно»).

От привычки противопоставлять одно другому не смог избавиться до конца даже Юнг, постигший китайскую логику Единого: человек в мире и мир в человеке, одно в другом – «нельзя соединить воду с огнем. Невозможно быть добрым христианином и в то же время спасать самого себя, так же как нельзя оставаться буддистом и почитать Бога». [355] Напомню, японский христианин Утимура Кандзо свидетельствует об обратном. В статье «Буддизм и христианство» (1898) он утверждает, что нет в мире двух других религий, которые были бы так близки. Буддизм не знает конца истинно-сущего. Нирвану мало кто понимает в ее изначальном смысле; пусть она отличается от христианских небес, по сути она есть бесконечность подсознательного или высшего сознания. (Недаром говорят буддологи, что Нирвана – это не отсутствие бытия, а «сверхбытие», доступное просветленному.) Буддизм не вообще отрицание, а отрицание печали, не блаженства; отрицание греха, не добродетели; отрицание смерти, а не жизни. Буддизм говорит, что можно избавиться от страданий, христианство – что, избавившись от греховности, избавишься от горя и слез. «И буддизм, и христианство – всемирные религии братства – не проводят различий рас, наций и классов, каждый может прийти в общину-сангху и в христианскую церковь». [356]

Не могут противопоставляться Огонь и Вода при недуальной модели мира. Согласно «Ригведе», правда обитает в водах, а бог Огня Агни дает выход вдохновению, исходящему из изначальных вод в сердце человека. Что же говорить о законе Пути: в воде-инь есть потенция огня-ян, а в огне-ян есть потенция воды-инь, они взаимонеобходимы.

Выход к Всеединому предустановлен Путем. Но и не зная о Пути, в силу Необходимости или от мистического страха перед Концом (если все будет так идти, как идет), способные прозревать будущее начали искать выход. Персонализм признал в личности высшую точку существования, возлагая надежды на целого человека, способного преодолеть замкнутость на собственном эго. Открытость же делает человека открытым Богу и всему, что ни есть на земле.

Целое имманентно Бытию, оно не навязывается извне, а произрастает изнутри, как зерно, получая извне свет, что недоступно «зауженному сознанию». В поисках целостности мысль обращается к мудрости древних и, естественно, к Востоку, ибо были там свои беды, но не было раздвоения сознания. Кто из ученых XX века не обращался к восточным учениям! Можно еще раз вспомнить Германа Гессе. «Игру в бисер» он написал под впечатлением И цзина, возлагая на «Книгу Перемен» большие надежды: «Мудрость Китая меня вдохновляет больше, чем упанишады или Веданта. И цзин может изменить нашу жизнь». [357] Так не стоит ли задуматься – почему? И почему Лев Толстой изучал и содействовал переводу Лао-цзы, «Учения о Середине» и восхищался мудростью Конфуция? Это было время встречного движения мысли, с Востока на Запад и с Запада на Восток, по закону Дао и Логоса, или «предустановленной гармонии».

Мудрецы Китая о человеке

Как понимали человека, в чем видели его назначение древние китайцы? Прежде всего, следует иметь в виду, что все явленное лишь малая толика неявленного, изначальной полноты Небытия (У): «В Поднебесной все рождается из Бытия, а Бытие рождается из Небытия» (Дао дэ цзин, 40). Это относится и к человеку. Есть внутренний, предвечный Человек, каким ему назначено быть по воле Неба, и есть внешний, частичный, явленный в этом мире. Лао-цзы прямо говорит о несоответствии человеческого Пути Небесному: «Небесное Дао отнимает лишнее и дает тому, кто нуждается. Человеческое Дао – наоборот» (чжан 77). И его преемник Чжуан-цзы напоминает завет даосов: «Не губи Небесного человеческим, естественного – искусственным, не губи себя ради выгоды» («Чжуан-цзы», гл. XVII).