Следствия самоосознания. Тургенев, Достоевский, Толстой - Донна Орвин

сани. Повез прямо в стан. Посадили в замок. Судили. Общество дало одобрение, что человек хороший, и худого ничего не заметно. Хозяева, у кого жил, тоже одобрили. Да аблаката нанять не на что было, – говорил Макар, – и потому присудили к четырем годам[571].

В Макаре Девкине очевидна отсылка к Макару Девушкину Достоевского[572], а его покушение на убийство также возвращает нас через сюжет отцеубийства в «Записках из Мертвого дома» к 14-й главе «Отрочества» («Затмение») и к крестьянскому парню, убивающему топором спящего отца просто «из любопытства» и «временного отсутствия мысли». В «Воскресении» тот же крестьянин-убийца Макар Девкин, теперь арестант, рискует жизнью, чтобы сообщить Нехлюдову о сговоре о смене фамилий между закоренелым преступником, идущим в каторгу, и впервые осужденным арестантом, отправленным на поселение, чей приговор намного легче. В нравственной системе романа Макар Девкин олицетворяет естественно доброго, но слабого человека, способного на страшные поступки, но также, в других обстоятельствах и в другом состоянии, на поступки героические. Назвав своего героя в честь Макара Девушкина, Толстой вполне оправданно видит в раннем персонаже Достоевского скрытый потенциал самоутверждения, возможного даже в каком-то криминальном проявлении. Макар Девушкин – человек, а не святой, и ничто человеческое ему не чуждо; так один русский поклонник Гёте (Толстой) точно проникает вглубь и постигает искусство другого (Достоевского). Подтверждая эту мысль, следующий абзац в 10-й главе «Воскресения» звучит так: «И вот теперь этот человек, желая спасти земляка, зная, что он этими словами рискует жизнью, всё-таки передал Нехлюдову арестантскую тайну, за что, – если бы только узнали, что он сделал это, – непременно бы задушили его»[573].

Макар похож на Нехлюдова, о котором сказано: «В Нехлюдове, как и во всех людях, было два человека. Один – духовный, ищущий блага себе только такого, которое было бы благо и других людей, и другой – животный человек, ищущий блага только себе и для этого блага готовый пожертвовать благом всего мира»[574].

Эта максима применима ко всем людям. Нравственная свобода заключается в выборе духовных побуждений души в противовес животным, и когда мы делаем неверный выбор, как это сделал Макар Девкин, пытаясь убить проезжего, то, оглядываясь назад, представляем, что кто-то другой, «нечистый», заставил нас сделать то, что теперь мы отвергаем как аморальное.

В типологии арестантов в 1-й части «Воскресения» и в целом в романе Толстой склонен винить общество и его разрушительное действие на людей за все преступления, вследствие которых они попадают в тюрьму. Это оправдывает даже тех преступников (пятого разряда), к которым относится большинство убийц и разбойников, зарабатывающих на жизнь охотой за своими жертвами. Но, конечно, это не объясняет преступления Макара Девкина, совершенного им, как он считает, по наущению дьявола; не объясняет это в полной мере и того, почему Нехлюдов соблазнил и бросил Катюшу Маслову. Всякий раз, поступая ошибочно, Нехлюдов слышит голос совести и отвергает его; поэтому в своих поступках он должен винить только себя, что он в итоге и делает. «Духовный голос», не вполне заглушенный влиянием армейской жизни и голосом настойчивой похоти, все еще говорит ему о необходимости покинуть имение теток, прежде чем он поддастся искушению: «В глубине души он знал, что ему надо ехать, и что не за чем теперь оставаться у теток, знал, что ничего из этого не могло выйти хорошего, но было так радостно и приятно, что он не говорил этого себе и оставался»[575].

Здесь, как и везде, нравственный голос, который Толстой во время работы над романом называл «разумным сознанием», должен «сказать это» человеку. Создавая в душе альтернативу простейшему эгоистическому порыву, разумное сознание делает нравственность возможной. Однако для того, чтобы Нехлюдов прислушался к этому голосу, должна вступить в действие нравственная воля. То, чему Толстой не дает ясного объяснения ни здесь, ни где-либо еще – каким образом человек должен сделать выбор в пользу разумного сознания, а не импульсивного порыва. В его понимании, мы свободны в прошлом и будущем, но не в настоящем; более того, свобода выбора по самой своей природе загадочна и недоступна аналитикам, даже таким проницательным, как Толстой. Выбор мы делаем заранее, что и позволяет нам избежать искушения, которое в настоящем может быть непреодолимым, и наше движение к изменению поведения происходит потому, что мы сожалеем о прошлых поступках и не хотим их повторения в будущем.

Зло в «Крейцеровой сонате»

Разумное сознание – продукт рефлексии души. В образованном сословии, к которому принадлежит Нехлюдов, люди, отвергающие типичные для современной жизни гедонизм и лицемерие, должны сознательно осмыслить путь возвращения к правильной жизни души. В крестьянском сословии, к которому принадлежит Макар Девкин, разумное сознание составляет часть традиционной культуры, усваиваемой бессознательно. Макар Девкин дистанцирует себя от своего преступного замысла, приписывая его постороннему агенту зла; но делая это, он совершает выбор в пользу «духовного человека», как и Нехлюдов в процессе воскресения. В рассказах, написанных Толстым для народа, главным образом в 1880-х и 1890-х, бесовщина обычно играет роль козла отпущения, как и у Макара, тем самым позволяя людям очиститься от морально неприемлемых грехов[576]. Эта роль традиционно определяется как «нечистый попутал» – именно так и называет Макар посланника дьявола, якобы побудившего его убить проезжего ради его денег.

Ни Макар Девкин, ни князь Нехлюдов не замышляют зла; все нравственно серьезные герои в произведениях Толстого, как дворяне, так и крестьяне, дистанцируются от собственных злых побуждений. Так, женившийся герой-дворянин незавершенной повести «Дьявол» приписывает вновь вспыхнувшую страсть к своей прежней любовнице «кому-то». Повесть была написана в 1889 году, когда Толстой работал над окончательными редакциями «Крейцеровой сонаты»[577]. Если и кажется некоторым читателям моральное воскресение Нехлюдова психологически наивным в сравнении с нравственной борьбой и дилеммами героев Достоевского, то никто не скажет подобного о герое «Крейцеровой сонаты» Позднышеве, убившем жену в приступе ревности к ее отношениям со скрипачом Трухачевским, вместе с которым она исполняет бетховенскую сонату. Хотя Позднышев отчасти и винит в убийстве развращенное общество, в котором живет, но, оглядываясь назад, он сожалеет о своем поступке, который подробно исследует, соединяя разумное сознание и стыд. Он совершил убийство в приступе духовного «затмения» того рода, от которого страдал Николенька в «Отрочестве»; пока Позднышев перемещается по провинции, частично исповедуясь и частично оправдывая себя, он еще не выходит из темной ночи собственной души. Он признаётся повествователю, что накануне преступления в нем нарастали враждебные чувства и он чувствовал страшную ненависть к жене, поэтому, возможно, и продолжал приглашать