Ход конем - Евгений Николаевич Руднев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Это моя копия, а картина называется: «Купание красного коня», художник—Петров-Водкин... Что, не нравится? Это очень самобытный художник. Его ни с кем не спутаешь. Красный цвет коня — следует понимать как призыв к революции, к новой жизни. Так, по крайней мере, расшифровывал свое произведение сам Петров-Водкин.
— Но можно все это понимать и по-другому... — ершился Владимир. — В бытность, когда в Киеве была барахолка, там продавали картины. Сюжет такой: крестьянская хата под соломой, у плетня — мальвы и касатики. И женщина идет по стежке за водой к озеру. Тоже, понимаешь, три цвета — красный, синий, желтый! Таких шедевров в кавычках было на барахолке хоть отбавляй. По-моему, зачем что-то выдумывать? Рисуй, например, как Левитан или Шишкин: просто, понятно всем смертным. И будет настоящий шедевр, уже без кавычек. Разве не так?
Аня улыбнулась: картины Левитана и Шишкина она тоже любит. Но зачем же сравнивать произведения настоящего художника, каким был Петров-Водкин, с горе-картинами, которые продаются на барахолке?
— А знаешь, Володя, я ведь родом из города Хвалынска, — задумчиво произнесла Аня. — Именно из того самого Хвалынска Саратовской области, где родился Петров-Водкин. Мне бы не хотелось, чтобы ты был о нем плохого мнения... Это — большой художник... — Она достала толстый альбом, раскрыла его. — Вот, взгляни. Репродукция картины Петрова-Водкина «Дочь рыбака»...
Владимир придвинул к себе альбом... Круглолицая русоволосая девочка сидит на подоконнике в ярких лучах солнца. Вдали — синеет озеро, по небу плывут белые сгустки облаков...
— Ну, как?
— Мне нравится.
— Вот видишь! — загорелась Аня. — Здорово, правда? Вроде все ординарно: летний день, озеро. И девушка милая, верно? А вот если... — Аня вдруг запнулась, сконфуженно заулыбалась. — Ой, извини, пожалуйста... Идем завтракать, ты ведь голоден! Я борщ приготовила, ваш, украинский, с перцем и салом! И вареники с творогом... Оценишь мои кулинарные способности.
Ему вдруг стало спокойно, просторно и тепло. И он пожалел лишь о том, что не случалось бывать раньше в этой комнате.
После завтрака она показала ему свои картины. Их тоже было немало, но на стенах они не висели — Аня хранила их в специальном ящике. В основном, это были пейзажи. Панорама Красноярской ГЭС; знаменитые розовато-серые Столбы, возвышающиеся среди ярко-зеленых пихт; город Дивногорск с его своеобразными лесенками и красочными домиками, стоящими прямо в тайге — среди елей и березок...
— Понимаешь, для меня главное — не качество полотен, а сам процесс их... Я рисую, когда мне трудно в жизни. Странно, правда? Но это действительно так... — Аня опустила глаза. — Мой знаменитый земляк Петров-Водкин любил летние грозы, морские штормы, бурную весну, а я предпочитаю тихую осень, спокойные озера. — Вскинула голову. — Я очень люблю полотна Саврасова... Зачем искать красивые места для своих будущих картин? Природа повсюду по-своему интересна и неповторима... Мой любимый цвет — это красный. Символ жизни, любви... Красные гладиолусы, красные лиственницы... Ты не считаешь меня сентиментальной? — Грустно усмехнулась. — Чересчур краткими, сухими мы делаемся, когда говорим о любви или природе. Излишняя чувствительность нынче не в моде, не то, дескать, время — нужна рациональность... Я, Володечка, старомодна и даже, как говорят некоторые мои сослуживцы, — скучна, однообразна...
— Ерунду говорят твои сослуживцы! Ерунду, слышишь?! — убежденно и торопливо, словно боясь, что его перебьют, произнес Владимир. Потом, заикаясь, трудно выдавил: — Ты... т-ты х-хорошая...
Его колотил озноб. Он шагнул к Ане, сжал ее тонкие длинные пальцы.
— Если бы... не т-ты, я д-даже не знаю... не знаю, что было бы...
Они вышли на улицу.
На набережной, несмотря на субботу, людей было немного. В квадратных, разрисованных белыми гусиными лапами окнах зданий, вплотную подступавших к реке, ярко горело низкое сибирское солнце; лиловый горизонт на востоке был перечеркнут устремленными ввысь трубами алюминиевого комбината, железными стрелами башенных и портовых кранов. Крепкий морозный воздух (градусов тридцать пять было, не меньше) опушивал инеем брови и ресницы. Внизу, зажатый в гранит, шумел старый Енисей, над темной студеной водой пластался пар.
— Он что, не замерзает у вас зимой? — спросил у Ани Владимир.
— Раньше замерзал, а сейчас, после строительства Красноярской ГЭС, — нет. Почему? За счет сброса в нижний бьеф плотины теплой воды, — охотно пояснила она. — Раньше и моста через Енисей не было, зимой люди и машины двигались по льду. Летом — паромы... — Примолкла и с чувством сожаления добавила: — По существу, и показать тебе сейчас нечего, не тот сезон. Летом можно было бы съездить в заповедник «Столбы» или на Красноярское море... У нас в НИИ есть база отдыха на речке Мане, под Дивногорском. Там в июле вода теплая-претеплая. В Енисее — градусов десять, а в Мане — все двадцать, а то и больше. По Мане лес сплавляют в Енисей... Ляжешь на бревно — и плывешь до самого Енисея-батюшки. — Поежилась и без видимой связи с предыдущим спросила: — Что ты думаешь делать, когда закончишь моделирование?
— Поеду в Кедровск. Ознакомлю горняков с результатами исследований. Буду работать там гидрогеологом... Вчера письмо получил от Петрунина.
— И что же он пишет?
— Интересуется, как идет моделирование. Приглашает на работу — главным гидрогеологом разреза. Говорит, что беседовал уже с руководством комбината по поводу моего трудоустройства...
Аня непроизвольно с горечью вздохнула и тотчас же, устыдившись своего порыва, того, что не смогла совладать с чувствами, залилась краской. Ей не хотелось, чтобы Владимир уезжал... На сердце было тревожно. Это не увлечение (чего греха таить, с нею дважды случалось и такое), и не то первое, легкое и светлое чувство симпатии к Владимиру, появившееся несколько месяцев назад, а нечто более глубокое и серьезное, прочно входившее в ее жизнь, которого она одинаково и ждала, и боялась. И вместе с тем она понимала: расставаться все же придется. Иначе он поступить не может. Ему надо быть в Кедровске. А летом и она туда приедет, тема по геофизике продолжается. Врачи вот только что-то темнят. Это — нельзя, то — нельзя. На солнце не загорайте, с замужеством — повремените... Слабость временами очень сильная, ноги не держат. А все —
