Записки пинчраннера - Кэндзабуро Оэ

Потрясенный, я смотрел на живот Патрона, выглядевший так, будто по нему проехал каток. И тут я начал смеяться. Я так смеялся, что чуть было не упал со стула. Да как же мне было не смеяться? Из живота беременной старой карги, врага, к которому, выполняя указания космической воли, нам удалось наконец подобраться, родилось чертово дитя, несущее человечеству неисчислимые бедствия. Появились антихристовы пятьсот миллионов иен. Мог ли я не смеяться?!

— Для осуществления своего плана я избрал именно тебя потому, что ты человек, готовый бессмысленно смеяться, невзирая на место и время. Ты — прирожденный шут, — издевался надо мной Патрон, наблюдая налитыми кровью, тусклыми глазами, как я безудержно хохочу. — В отличие от пережитой мной атомной бомбардировки Хиросимы пережитая тобой атомная бомбардировка — комедия… Но я не обращаю на это внимания, ведь ты сейчас смеешься у постели старика, которому прекрасно известно, что он умирает от рака.

Простите, — сказал я, но, неосторожно взглянув на плоский живот Патрона, снова фыркнул.

Если ты такой комедиант… комедиант, способный утверждать, что восемнадцатилетний превратившийся, бывший до этого тридцативосьмилетним, вместе со своим двадиативосьмилетним сыном, бывшим до этого восьмилетним, действует на благо человечества, то полиция не заподозрит, что эти деньги имеют ко мне отношение, даже если они и будут обнаружены, — объяснял Патрон, не мне, продолжавшему смеяться, а нефтепромышленнику, несомненно, доставившему сюда эти деньги, который снова оказался у нас за спиной. — Но поскольку именно этот человек должен будет действовать в критический момент, он и появился здесь, эта странная личность, в не менее странном наряде, хха-хха-хха.

Наконец мне удалось справиться со смехом, и теперь уже беззвучно смеялся Патрон. Глаза он прикрыл морщинистыми веками и сложил на плоском животе костлявые руки, пальцы которых казались невероятно длинными — на них почти не было плоти. Не знаю почему, я внимательно следил за тем, как на его лице, где-то у покрасневших ноздрей, у полуоткрытого рта со сверкающими искусственными зубами, у мочек ушей, рождается смех. В этом смехе Патрона я видел не просто насмешку над нашими нарядами — это был отвратительный смех человека, издевающегося над всеми людьми, вообще над всем, с чем он сталкивался в своей жизни, над всем, что ему пришлось пережить. И поэтому мне теперь было не до смеха.

— Таким способом вы хотите передать информацию полиции, и тогда эти несколько сот миллионов, предназначенных заводам, оснащенным необходимым для изготовления атомной бомбы оборудованием и ядерным сырьем, заводам, которыми руководит группа талантливых студентов физического факультета, вынужденных уйти в подполье в результате беспорядков в университете, послужат тому, чтобы вы могли взять контроль над всем происходящим в свои руки. Средства массовой информации назовут то, что делают студенты, величайшим, после войны антигосударственным заговором, а все японцы сплотятся, проникшись ненавистью к группам, создавшим подпольные заводы. И тут вы превратитесь в благородного спасителя сплотившегося народа! Ведь вы окажетесь тем, кто раскрыл заговор, целью которого было либо свершение революции при помощи ядерной угрозы, либо уничтожение всех жителей Токио, включая императорскую семью. И вы умрете блистательной смертью национального героя, которого еще не знала история человечества, смертью величайшего японца нашего времени. Вместо того чтобы одиноко умереть от рака в ненависти и печали… Вы станете национальной гордостью, день вашего рождения превратится в национальный праздник, невинные дети по всей стране будут распевать в вашу честь гимны, на всеяпонском празднестве наследный принц возложит хризантемы у вашего портрета. И вы станете Патроном всего народа нашей страны. Ваш образ истинного героя ядерного века обойдет весь мир, станет достоянием всего человечества…

Мои слова не вызвали у Патрона никакой реакции, кроме слабой улыбки, а в это время ожидающие празднества ряженые, о которых я чуть раньше докладывал Патрону, подняли под окнами бесстыдный и веселый гомон, готовясь то ли к танцам в память умерших, то ли к обряду очищения. Я замолчал — сцепленные руки Патрона, теперь вытянутые вдоль одеяла, чуть дрожали, и я подумал, что шум за окном, видимо, не мешает ему спать. Но на лице Патрона снова появилась еле заметная улыбка, и он снова заговорил, и голос его звучал еще тише, чем если бы он беззвучно касался языком своих вставных зубов.

— Ну так как, согласен? Люди, отвечающие в своих группах за финансы, выплатят тебе комиссионные, пятьдесят миллионов, — не делай такого лица, хха-хха-хха, обычная практика, существующая во всем мире, хха-хха-хха.

Спровоцированный его улыбкой, я заколебался! В самом деле, может, и вправду взяться! Пока он до недавних пор был беременной старой каргой, я, опасаясь его идей, считал величайшим преступлением помогать ему в осуществлении честолюбивых планов. А у него из брюха явились деньги, огромные, но всего лишь деньги. Смех. Взяв на себя поручение Патрона, я смогу контролировать то, что в результате этого произойдет в мире. В конце концов обязательно настанет черед двух превратившихся. Этот больной раком старик, видя, как рушатся его ядерные планы, все равно умрет как герой. Но это не явится концом. Двое превратившихся будут располагать не только моим техническим умением и теоретическими знаниями, но и огромными деньгами! И поскольку наше превращение произошло благодаря воле — силе космического масштаба, это естественно, что единственную силу космического масштаба, которую знает человечество, а именно силу ядерного взрыва, получат двое превратившихся?

…Думая об этом, я ощущал, как мое левое запястье все сильнее сжимает правая рука Мори. Не в силах терпеть боль, я попытался высвободиться, но железная рука Мори не выпускала моего запястья. Я взвыл, взвыл и Мори, из последних сил терзавший мою руку.

Теряя сознание от невыносимой боли, я вспомнил первое в своей жизни страдание. Еще ребенком я понял, что правой рукой могу сделать что угодно, а потом, поняв, что и левой рукой могу сделать что угодно, заставил их сражаться. Мать, увидев мои окровавленные руки, привязала каждую отдельно к столбу на кухне. Может быть, потому, что мне не удалось довести до конца сражение своих рук, я всю свою жизнь нахожусь во взвешенном состоянии, ничего не сумев завершить, подумал я, вопя от боли.

Патрон, теперь открывший покрасневшие от возбуждения глаза, с нетерпением ожидая моего ответа, смотрел на меня, исходившего криком, будто насмехаясь: какие у тебя есть шансы обеспечить свое существование, кроме как капитулировать и быть у меня на побегушках. И я, обратившись то ли к космической воле, то ли к Патрону, крикнул, изо всех сил напрягая голос:

— СОГЛАСЕН! — И тут же, пнув ногой кровать, бросился на стоявшего сзади противника!

Я с трудом вытащил голову, оказавшуюся между ног нефтепромышленника, которого я боднул в пах, за секунду до того, как на меня обрушился новый удар, я увидел сражающегося Мори. Мори, который в тот миг, как я бросился на стоявшего сзади нефтепромышленника, отпустил мою руку и, схватив валявшуюся на полу металлическую палку, стал избивать Патрона. Потом я увидел мужественное лицо Мори в тот момент, когда он, выбив окровавленной палкой стекло и искоса взглянув на преследующих его секретарей, выпрыгнул наружу, прижав к груди кожаный саквояж с пятьюстами миллионами иен! Схватившись с могучим противником, я с трудом удерживал его, чтобы тот не бросился на помощь Патрону, — то, что я увидел, заставило меня трепетать от волнения, так не подходящего превратившемуся мальчишке родительского волнения: ради того, чтобы хоть на мгновение увидеть героические действия Мори, стоило растить и воспитывать его! И я закричал, надрывая грудь и горло: ЛИ… ЛИ..

ЛИ… ЛИ… ЛИ… ЛИ… ЛИ… ЛИ… Закричал изо всех сил-ЛИ… ЛИ… ЛИ… ЛИ… ЛИ… ЛИ… ЛИ… ЛИ…

Отброшенный огромным ботинком нефтепромышленника, я упал на осколки оконного стекла, а когда с трудом поднялся на ноги, увидел в центре площадки, освобожденной галдящей толпой, пылающую колесницу. Ряженые, все до одного, вытащили спрятанные под одеждой бидоны с керосином и лили его в огонь. К полыхавшей колеснице бежал, преследуемый полицейскими, Мори. Размахивая полураскрытым саквояжем, с развевающимися лохматыми волосами, Мори, сопровождаемый криками ряженых, криками толпы, взобрался на изгородь и прыгнул в горящую колесницу! Когда он бросился вниз головой в бушующее пламя и тело его еще летело в воздухе, уже загорелись волосы и сыпавшиеся из саквояжа деньги. Последний честолюбивый план Патрона, теперь мертвого, с отвисшей челюстью — я увидел его через плечо склонившегося над ним нефтепромышленника, — превратился в пепел. И в горящего Мори. Меня снова повалили на осколки стекла, набросились полицейские — я был весь в крови, как новорожденный, и кричал изо всех сил сквозь рыдания: ЛИ… ЛИ… ЛИ… ЛИ… ЛИ… ЛИ… ЛИ… ЛИ…