Записки пинчраннера - Кэндзабуро Оэ

— Сжечь такую малюсенькую штуку, нашли о чем говорить! Неужели десять миллионов человек могут испугаться этого? — снова заспорил он.

Второй черт, которого только что обругали, намеренно или нет, вдруг распахнул соломенный плащ и показал спрятанную под ним небольшую канистру — красную, с маркой «Esso»!

— Оболью керосином и подожгу! За десять минут сгорит дотла!

— Что, что, что такое? Я конфискую керосин! Подчиняясь приказу начальника, пожарник подлетел к черту и, как тот ни увертывался, надвинул ему на лицо маску и стал гоняться за ним, колотя по висевшей у черта через плечо канистре: бум-бум, бум-бум!.. Тут же подоспел отряд моторизованной полиции — где он только прятался? — и достаточно было одного удара щитом полицейского, чтобы черт свалился на мостовую. У него отобрали канистру, содрали маску и соломенный плащ и оставили в одном нижнем белье лежать на асфальте. Он лежал на правом боку, обхватив руками голову, видневшееся из-под локтей загорелое лицо приняло землистый оттенок.

Ряженые в один голос произнесли: Фу! Этот возглас можно было принять за выражение возмущения и протеста, но, обернувшись, я разглядел, что они просто смеялись! Пораженный, я поискал глазами Мори и увидел, что у стеклянной стены в некотором отдалении от группы смеющихся ряженых стоит старик, а рядом с ним секретарь Патрона.

ГЛАВА XII

ДВОЕ ПРЕВРАТИВШИХСЯ ССОРЯТСЯ МЕЖДУ СОБОЙ

Жмурясь и отводя глаза в сторону, будто ослепленный обликом подбежавшего к нему великовозрастного младенца, секретарь Патрона сказал, щеголяя своей компетентностью, которую он выказывал каждый раз, когда я приносил резюме:

— Я сразу же узнал вас, когда вы присоединились к этим ненормальным. Патрон сказал, чтобы я привел вас к нему в палату. По всей клинике расставлены полицейские, но ничего, как-нибудь выйдем из положения. Патрон уже несколько раз приглашал к себе этих ненормальных и заставлял их устраивать синтоистские пляски кагура. В таком виде, да еще в моем сопровождении вы вполне сойдете за новых исполнителей кагура.

Не дожидаясь ответа, секретарь повел нас прочь от главного входа. Мы с Мори, чувствуя себя неловко в своих нарядах, покорно пошли за ним, а наши превратившиеся души ликовали!

Предположим, нам удастся обмануть бдительность полиции и проникнуть в клинику, но не окажемся ли мы потом в затруднительном положении? — заискивающе спросил я.

Я точно следую приказу Патрона… Во всяком случае, если с ним что-либо случится, меня уже это не будет касаться! Патрон, считайте, кончился! Цепляется еще за какие-то давно ушедшие в прошлое химеры. Прежнего Патрона, хладнокровного, до мозга костей реалиста, не существует! Обхаживать каких-то сумасшедших крестьян… Кто угодно подтвердит, что это отклонение от нормальной психики.

Каким же образом вы улавливаете желания этого ненормального старика?

Сам удивляюсь! — сказал секретарь, презрительно взглянув на меня — что, мол, пристаешь.

Когда стеклянная стена кончилась, мы повернули за угол и пошли вдоль больничного корпуса. За изгородью была проложена дорожка, потом снова шла изгородь, а за ней — другой корпус, из окон которого на нас во все глаза смотрели больные — может быть, потому, что ряженых, сидевших перед клиникой, они еще не видели, нас с Мори встретили настороженными взглядами; даже страдая тяжелыми недугами, имеете ли вы право так открыто издеваться над нами} — подумал я, чувствуя себя неуютно. Нырнув в служебный вход клиники, я наконец облегченно вздохнул, хотя наступил самый критический момент — чтобы добраться до палаты Патрона, нужно было пройти трех полицейских.

Когда мы наконец попали в огромную палату, старик с забинтованной головой, лежавший на кровати, метрах в пяти от нас, не поворачиваясь, лишь скосил в нашу сторону полузакрытые глаза, стараясь получше рассмотреть наши наряды. В лице Патрона, которое всегда было прекрасным, мужественным лицом современного человека, появилось старушечье выражение. Да, оно действительно превратилось в лицо древней старухи. Увидев Патрона, я телепатически передал Мори: Это же беременная старая карга; что с ним произошло?!

Мы с Мори стояли не шевелясь — ничего другого нам не оставалось, а Патрон, еще сильнее скосив глаза, внимательно рассматривал нас. Секретарь, который привел нас сюда, и другой секретарь, находившийся в палате, не получая указаний Патрона, предпринять что-либо самостоятельно не решались. Вдруг раздалось громкое фырканье, и я подумал, не спряталась ли где-то здесь собака. Фырканье раздалось снизу — за вздувшимся животом Патрона на корточках сидел обладатель массивной лысой головы, внимательно следивший за каждым движением Патрона. Помнится, я уже видел однажды эту массивную голову. Это был нефтепромышленник, чуть ли не самый крупный в Японии, владелец нефтеналивных судов — после войны они с Патроном стали чемпионами по части сколачивания капитала посредством темных финансовых махинаций. Скривив свои толстые губы и глядя на нас с Мори, он громко сопел.

Будто сопенье было тайным знаком, Патрон, поняв, что это явились мы с Мори, тихонько засмеялся и хрипло, чего я никак не ожидал от него, поскольку голос его всегда был твердым и чистым, произнес:

— Хха-хха-хха, занятную штуку ты удумал. Так тщательно все рассчитал, столько сил положил, хха-хха-хха, необыкновенный человек. В тот раз, когда ты пришел, чтобы избить меня, я решил, что это ты просто переоделся, хха-хха-хха, а сейчас вы еще чуднее вырядились и пришли вдвоем, я в самом деле могу подумать, что произошло что-то поистине необыкновенное или что вы задумали нечто сверхъестественное. Слушай, а в самом деле, в прошлый раз это все-таки был ты или же здесь сейчас не ты, а кто-то другой? У меня даже в глазах рябит от этого вашего оригинального наряда. Отдайте-ка вашу палку, а то я подумаю, что вы пришли еще раз избить меня, хха-хха-хха.

Патрон умолк — голос у него был слабый, как писк комара, — из-под ворота пижамы выглядывала багровая кожа, под которой едва заметно билась жилка. Как только Патрон замолчал, нефтепромышленник, восприняв его слова как указание, широким шагом обошел кровать — и могучими бицепсами, и здоровым цветом лица этот хорошо сохранившийся пожилой человек являл собой полную противоположность Патрону. Брезгливо надув губы, он отобрал у Мори металлическую палку и отал ее изучать. Лысая, прекрасной формы мощная голова, огромное лицо, на котором застыла скорбь. Секретари, неслышно ступая, долго расставляли у кровати Патрона два стула: гак — слишком близко, так — слишком далеко, и вообще не будет ли Патрону неприятно, что эти двое сядут рядом с ним? — колебались они, в общем, в отличие от нефтепромышленника их движения были значительно менее решительными.

— Ты садись вот тут, — указал на стул Патрон и, наблюдая, как мы с Мори усаживаемся, слегка прикрыл глаза и облизнул кончиком бледного языка свои искусственные зубы. Я сидел так близко, что мне была видна даже их внутренняя сторона. — Хха-хха-хха, мне больно говорить, и я уж подумываю, не замолчать ли мне до самой смерти? Но все же существуют слова, которыми следует завершить земное существование, — вот только не знаю, какие из них выбрать, хха-хха-хха. Какими были первые в моей жизни осмысленные слова? Поскольку все мои родные умерли, а это было давным-давно, я не могу выяснить, что это были за слова, хха-хха-хха.

За полуприкрытыми веками Патрона мелькнули налитые кровью, казалось, пылавшие глаза — в какое-то мгновенье они наполнились- слезами, которые затем просочились на морщинистые, точно у черепахи, веки. Между моей головой и головой Мори протянулась сухая, точно отполированная, без единого волоска рука и промокнула марлей слезы. Просто удивительно, до чего опытный санитар — оставаясь в тени, он был ведущей фигурой там, где явно назревал скандал. Его розоватая, непомерных размеров рука выглядела рукой борца, выдающегося борца, он двигался необычайно проворно и целеустремленно. Если бы Мори или я сделали хоть малейшую попытку причинить Патрону вред, он бы легко свернул нам шею. Стоило представить себе это, и меня всего пронизывала мысль, что жизнь моя в опасности, ха-ха.

— Я скоро умру, но не потому, что ты или твой товарищ разбили мне голову. Обследуя меня после ранения, врачи обнаружили рак. Если бы ваше нападение не запоздало, оно могло бы обернуться для меня благом, хха-хха-хха, — сказал Патрон теперь уже менее хрипло и, приоткрыв один глаз, посмотрел на меня, а когда взглянул на Мори, глаз его торжествующе сверкнул. — …Старики, пережившие атомную бомбардировку, часто болеют раком — оказывается, и у меня прогрессировал рак легких, опухоль дала уже метастазы в спинной мозг, и теперь боли заглушают морфием. У меня уже давно бывали боли, но… — Из глаз Патрона, оборвавшего фразу на полуслове, полились слезы, и санитар-нефтепромышленник проворно отер их — потом он снова громко засопел и замер в выжидательной позе. — …Теперь, когда я, умирающий старик, оглядываюсь вокруг, то и в самом себе, и в том, что меня окружает, вижу лишь зло и жестокость… И мне, старику, жутко умирать, сознавая это, умирать без надежды, без благодати… Как страшно — ведь я прожил большую жизнь. Хха-хха-хха, — снова хрипло засмеялся Патрон, но на этот раз его смех сопровождался рыданиями.