Записки пинчраннера - Кэндзабуро Оэ

Устроившись на куске поролона, расстеленном на асфальте, — наверно, это постарался секретарь Патрона, подумал я, — мы с Мори очутились рядом с мужчиной и женщиной, у которых было забинтовано все тело. Из просветов между бинтами торчали обрывки шерстяных ниток. И тут я вспомнил. Один парень из нашей деревни, отбывавший трудовую повинность на верфях в Курэ, пострадал во время бомбежки и вернулся домой — все тело в ожогах было забинтовано с ног до головы. Мать размотала бинты, и посыпались жирные черви… Может быть, подобно тому парню из нашей деревни, эти мужчины и женщины в День поминовения усопших олицетворяли души всех погибших от атомной бомбардировки — новый лик бога чумы и злотворных микробов. Среди окружавших меня ряженых я узнал солдат, погибших в странах Южных морей, солдат отрядов смертников с повязками вокруг головы, моряков, нашедших смерть на дне океане, которые, — преспокойно сидели рядом с Чаплинами. Были там и души сгоревших во время воздушных налетов — кожа их была покрыта сажей, на головах, стриженных ежиком, половинки футбольных мячей… Я непроизвольно протянул руку, чтобы вытащить шерстяного червя, но замотанная бинтами спина слабо оттолкнула мою руку. Движение спины выдавало мрачную злость, охватившую этого человека, и такое чувство испытывал не он один. Сидевшие молча люди были явно устали, раздражены, отвращение ко всему переполняло их. Но тем не менее дезертировать никто не собирался. Они сидели в напряженных позах, всем своим видом показывая, что не успокоятся до тех нор, пока не устроят праздничною веселья, и только после этого скинут свои наряды.

Настроение их мгновенно передалось и мне, один лишь Мори сохранял спокойствие; чтобы развеваемые ветром космы не мешали окружающим, он прижал их к груди, а лицо, выражение которого скрывали борода и усы, обратил к небу. Я чувствовал, на Мори вполне можно положиться, и верил, что, если только смогу научиться его выдержке, мы, двое превратившихся, без труда выполним все то, что, согласно возложенной на нас миссии, обязаны совершить!

Ряженые, включая теперь и нас, сидели у левой стеклянной стены главного корпуса клиники, а за стеклом, являя собой полный контраст нашей странной и неопрятной внешности, толпились чистенькие дети, ожидавшие приема у врача. Среди них происходило весьма характерное движение. Там крутились какие-то личности, скрываясь за толпой детей, они без конца фотографировали ряженых. Фотографировали огромным «поляроидом», нетерпеливо вытаскивая моментальные снимки! Это, несомненно, были секретари Патрона. Так же несомненно было и то, что их задача сводилась к одному — через определенные промежутки времени фотографировать ряженых и сравнивать свежие снимки со сделанными ранее. Как раз сейчас они обнаружат разительное отличие новых снимков. И красным карандашом с эмблемой фирмы Патрона обведут аккуратным кружочком нас обоих. Терпение, которое проявлял Мори, ни на минуту не терявший самообладания с того самого момента, как мы проникли в группу ряженых, было наконец вознаграждено!

Тем временем в группе ряженых произошли заметные перемены. Я почувствовал, что их мысли и чувства, до сих пор весьма пестрые, слились вдруг в единое целое и сосредоточились уже не на стеклянной стене клиники, а на чем-то совершенно ином. Туда же обратил свое лицо с желтоватой бородой и бровями и Мори.

Там опять шел допрос очередных пришельцев, допрос, который так комично и быстро завершился при нашем появлении, но на этот раз пришельцы не были, подобно нам, чужаками, а просто, отлучившись куда-то, теперь возвратились обратно. Взгляды всех были прикованы к колеснице, которую с трудом волокли двое ряженых в масках чертей. На велосипедном прицепе — теперь его редко увидишь в Токио — был укреплен огромный, раза в два больше, чем сам прицеп, деревянный помост, а на нем — еще более огромная львиная голова с необыкновенно уродливой мордой — вот что это была за колесница. Оживленный спор с масками чертей, стоявшими по обеим сторонам колесницы, вели двое ряженых — пожарник и чиновник пожарной охраны. Я было подумал: как натурален их наряд, но оказалось, они и в самом деле из управления пожарной охраны, ха-ха. Карлик и толстуха, рядом с которыми стояли те самые охранники в черных резиновых костюмах, с интересом прислушивались к спору.

Снедаемый любопытством, свойственным восемнадцатилетнему, я, расталкивая ряженых, стал пробираться вперед, но покуда смысла спора уловить не мог. Пытаясь проникнуть в его суть, я разглядывал колесницу. Голова льва, во всяком случае по размерам, выглядела вполне внушительно. Уродливой же морда казалась из-за того, что нижняя челюсть была сильно опущена вниз. Пасть льва — киноварь и золото, которыми она была выкрашена, облезли — была набита голыми куклами. Здесь были и Кинтаро[29], и самые разные соломенные куклы, и все они были голыми. Разумеется, пупсы тоже были голыми, ха-ха. И вот этими самыми разными голыми куклами — старинными, и самыми современными, вплоть до роботов, хотя уже и достаточно потрепанными и грязными, — была набита пасть льва, а иные просто свисали, зацепившись за клыки нижней челюсти. Вокруг головы льва торчали пятицветные бумажные флаги, точь-в-точь такие, которые висят на храмах Дзидзо — божества-покровителя детей и путников, — были свалены в кучу кукольная одежда и маленькие одеяльца.

Спорившие, видно, никак не могли договориться и распалялись все сильнее, наконец двое в вырезанных из дерева масках чертей откинули их назад, обнажив потные крестьянские лица. От этого речь их стала более разборчивой, но смысл по-прежнему оставался весьма туманным.

Это мошенничество в государственном масштабе, нам нужно обратиться к сэнсэю[30]! Почему вы говорите, что по таким пустякам не нужно беспокоить тяжелобольного сэнсэя?!

Дурачье! Повторяете все время «сэнсэй, сэнсэй», не можете, что ли, назвать больного по имени?

Разве это пустяки? Почему с нами здесь обращаются как с шантрапой? С нами, законно избранными членами муниципалитета?

Брось болтать! В таком виде в Токио приехали, какие вы еще там члены муниципалитета? Дурачье! Хватит языком трепать! Не увиливайте от ответа!

У нас ее сжигали испокон веку со времен наших предков, понятно? Она сама тихонько сгорает, и все в порядке. Нам любезно сказали, чтобы мы приехали за разрешением в пожарную управу, мол, обязательно получите, вот мы и притащили колесницу, а тут на тебе — запрет. Это, по-вашему, пустяк? Зачем было обещать, мол, за разрешением дело не станет? Мы приехали, а вы нам запрещаете?

Вот и видно, дурачье вы и есть! И правильно, что запрещают. Если все разрешать и ничего не запрещать, какой тогда толк ехать за разрешением? Тащились в такую даль, ни стыда ни совести!

Ну что, теперь тебе понятно? — подошел к черту, казавшемуся благоразумнее своего товарища, чиновник пожарной охраны.

Вон оно что! Запрещение запрещением, а мы, значит, можем свободно сжечь колесницу. Вот здорово! — неожиданно воскликнул черт.

Что ты мелешь? Ты тоже ничего не понял! — снова возмутился чиновник пожарной охраны. Ха-ха.

Если рассмотреть этот вопрос с нашей точки зрения, — вмешался карлик, — то ничего не поняли как раз вы! Вы понимаете сами, что говорите?

— Мы, — добавила толстуха, — все на том стоим.

Но в Токио живет десять миллионов человек, которые придерживаются противоположной точки зрения. Вы должны это учесть также. С точки зрения этих десяти миллионов вы ведете себя глупо. Шуточное ли дело — в таком непотребном виде, скопом приехали в Токио да еще колесницу надумали сжечь. Неужто вам непонятно, что это наша работа — охранять десять миллионов граждан города Токио!

Ведь мы же молимся о благополучии Могущественного господина А.

Для того чтобы молиться о благополучии одного человека, кем бы он ни был, вовсе не нужно такой толпы, да еще в непотребном виде — ни стыда у вас нет ни совести. Ты же благоразумный человек, пойми, что я тебе говорю!

Прослушав вашу замечательную речь, мы хотим, чтобы вы выслушали и нас — от имени десяти миллионов человек мы хотим освободить вас от бремени ваших забот!

А ты в самом деле считаешь, что прав? — угрожающе спросил карлик. — Мы привезли голову льва, чья раскрытая пасть ведет в ад, и мы должны сжечь ее в Токио! В самой гуще десяти миллионов его жителей!

Я уже сто раз говорил — сжигать колесницу в городе нельзя!

Ну что за чепуху вы все несете? — сдвинув огромную каску на затылок, подпел чиновнику пожарной охраны молчавший до сих пор пожарник.

Пожарные нервничали все сильнее, а карлик разговаривал с ними, точно с пьяными, и держался, с большим достоинством. Тут вступил в разговор лжеблагоразумный черт, прикрыв маской лицо.

— Сжечь такую малюсенькую штуку, нашли о чем говорить! Неужели десять миллионов человек могут испугаться этого? — снова заспорил он.