Дочь палача и театр смерти - Оливер Пётч

– Это наглая ложь! – крикнул Симон. – Не верьте ни единому слову!

Ему до сих пор не верилось, что даже судья был в числе заговорщиков. Казалось, вся долина была едина в ужасном сговоре! Очевидно, ненависть к чужакам имела давние корни. Детские кости, которые Симон обнаружил, указывали на то, что Вюрмзеер со своими сообщниками убили кого-то из батрацких детей, чтобы посеять страх среди приезжих. Возможно, их тем самым хотели вынудить добровольно покинуть долину. Но Файстенмантель и другие члены Совета раскрыли заговор и потому должны были умереть. Вот в чем тут дело!

Трудно было представить, что вся деревня знала об ужасных жертвоприношениях. Должно быть, поначалу их было немного и остальные явились на эту встречу только из любопытства или из ненависти к Файстенмантелю. Но Ригер с Вюрмзеером, вероятно, добились этими безосновательными обвинениями своей первоначальной цели: собрали в одном месте всех жителей. И те, кто еще сомневался в виновности Файстенмантеля, теперь явно придерживались иного мнения.

– Смерть всем предателям! – прокричал кто-то.

Другие хором подхватили:

– Смерть всем предателям! Вы нам не нужны!

Судья Ригер между тем добрался до вершины холма и, широко расставив ноги, встал рядом с Вюрмзеером.

– Мы не позволим покупать себя! – произнес он громким голосом. – Ни шонгауцам, ни кому-то другому. Это свободная долина! С того самого дня, когда кайзер Людвиг Баварский наделил нас этим непреложным правом. Всякого, кто попытается отнять его у нас, ждет смерть!

Поначалу тихий и недовольный, ропот перерос в каскады криков, рева и звона мотыг и лопат, которыми зрители потрясали в знак согласия.

– Смерть чужакам, смерть всем предателям!

– Не верьте ни единому его слову! – в отчаянии кричал Фронвизер. – Здесь убивали детей! Если вы ему не помешаете, то и сами станете убийцами!

Но голос его потонул в шуме. Стражники все прижимали Симона к земле, словно тисками крепко держали за руки. Вюрмзеер с кинжалом в руке медленно шагнул к цирюльнику. В его глазах пропал фанатичный блеск, сейчас взгляд его был холоден и трезв. Теперь Симон понял, чего Вюрмзеер добивался все это время. Ритуальным жертвоприношением он создавал нерушимый союз между всеми присутствующими. После этой ночи все они станут убийцами. Содеянное объединит деревню, и не останется никого, кто смог бы положить этому конец.

Снег падал цирюльнику в глаза, и он невольно заморгал. Как ни странно, в этот миг он уже не испытывал страха. Шум толпы тоже стих, словно доносился сквозь плотную завесу. Симон думал о Магдалене и сыновьях, которым придется теперь расти без отца. И преисполнился безграничной тоски.

Так вот что чувствует человек перед смертью…

Он зажмурился в ожидании болезненного, смертельного удара.

Но удара не последовало.

Вместо него Симон услышал до боли знакомый голос:

– Уберите свои грязные лапы от моего мужа! Или мой отец всех вас колесует и выпотрошит. Богом клянусь, он это сделает!

Стражники немного ослабили хватку, и Симон смог повернуть голову. Из мрака к холму неслись во весь опор три черных всадника. Впереди на сером в яблоках жеребце мчался четвертый, закутанный в плащ. За ним едва поспевал осел. Верхом на осле ехала женщина в черной рясе.

Она была очень, очень сердита.

17

Симон зажмурился, снова открыл глаза. Но видение никуда не исчезло.

Я сплю? А может, уже мертв?

Магдалена и странные всадники между тем достигли холма. В то же время со стороны леса подошли два десятка солдат, половина из которых были вооружены мушкетами. Они нацелили оружие на толпу, и люди с криками и воплями бросились врассыпную. Франц Вюрмзеер с Йоханнесом Ригером как вкопанные застыли перед крестом. Очевидно, они не верили в реальность происходящего.

– Никому не двигаться! – приказал человек в плаще.

Лицо его было скрыто под капюшоном, и Симон не мог разглядеть его в темноте. Но голос показался знакомым.

– Мои люди застрелят всякого, кто попытается сбежать, – продолжал всадник властным голосом. – Остальные не пострадают. Даю вам слово как законный представитель курфюрста и судебный секретарь Шонгау.

– Лехнер!

Симон подскочил от неожиданности. Стражники, которые держали его минуту назад, уже сбежали. Он поднялся, покачиваясь, и уставился на секретаря. Тот остановил коня у подножия холма и снял капюшон. Взгляд у него был властный и решительный. В правой руке Лехнер сжимал пистолет, левой указывал на холм.

– Снимите толстяка с креста и приведите мне судью и этого Вюрмзеера! – приказал он нескольким из своих солдат. – Они главные обвиняемые, не дайте им уйти!

Вюрмзеер издал яростный крик, потом пригнулся и бросился вниз по противоположному склону холма. Кто-то выстрелил, но беглец не остановился. Вскоре он скрылся в темноте, среди зарослей. Йоханнес Ригер, напротив, стоял с невозмутимым видом. Он поднял руки и самоуверенно улыбнулся. Очевидно, к нему вернулось прежнее высокомерие.

– Как хорошо, что вы явились, дражайший коллега! – поприветствовал он Лехнера. – Я как раз пытался образумить эту толпу. Но, видно, утратил над ними контроль…

– Он лжет! – крикнул Симон. – Это один из главных заговорщиков!

– Глупости, – невозмутимо возразил Ригер. – Тем более что я подчиняюсь одному лишь аббату…

– Которого я уже известил о ваших происках, – прервал его Лехнер. – Завтра я отошлю письмо курфюрсту. – Он хмуро кивнул. – Но можете не беспокоиться, суд над вами будет справедливым. Хотя бы для того, чтобы в Мюнхене поняли, кому нужно передать управление в этой долине.

Двое солдат схватили потрясенного судью. Ригер и не думал сопротивляться, когда его связывали и уводили. Магдалена тем временем спрыгнула с осла и взбежала на вершину холма. Запыхавшись, она обняла сбитого с толку Симона и поцеловала.

– Вообще-то я собиралась поджарить тебя на медленном огне… Задержаться он, видите ли, решил, – сказала она с заметным облегчением и потрепала его. – Черт, если б я тебя так не любила, то…

Магдалена вдруг замолчала, и Симон заметил, какая она бледная, да еще дрожит.

– Что… что ты здесь делаешь? – спросил он в недоумении. – Ты же больна. Тебе бы лежать сейчас дома в кровати, а не вмешиваться в этот ужас.

– Тебя это тоже касается, – просипела Магдалена, сотрясаемая ознобом. – Может, еще упрекнешь меня в том, что я спасла тебя? Ни слова больше, иначе я сама к кресту тебя привяжу!

Фронвизер вскинул руки, оправдываясь.

– Мне хочется знать, что здесь происходит, только и всего.

– Я могу вам все объяснить, мастер Фронвизер.

Иоганн Лехнер направил коня на вершину холма. Тем временем несколько человек сняли с креста Конрада Файстенмантеля. Из раны на лбу обильно текла кровь, но жизни его ничто не угрожало. Должно быть, его вовремя освободили и вернули в естественное положение. Лехнер с явным отвращением взглянул на него с высоты седла.

– Судя по всему, мы подоспели вовремя, – произнес секретарь. – Эти полоумные, видно, и вправду собиралась распять своего толстяка. – Он фыркнул: – Хотя нечто подобное я предвижу и в Шонгау… – Только потом он повернулся к Симону и одарил его суровым взглядом: – Я вполне ясно распорядился, чтобы вы с палачом отправлялись домой. И вот я встречаю вас тут! Вы хоть раз можете сделать так, как вам говорят? Полагаю, этот упрямец Куизль тоже где-то поблизости, так?

– Э… нет, я здесь один.

Симон отряхнул рубашку и брюки от грязи и снега в надежде, что Лехнер не станет допытываться. Он посмотрел на жителей, которых солдаты согнали в одну кучу на освещенном луной луге. Они плакали и молились. С трудом верилось, что эти самые люди несколько минут назад готовы были убить его.

– Я узнал об этой встрече и отправился сюда в одиночку, – продолжил цирюльник. – Конечно, это было глупо с моей стороны, надо было поставить вас в известность… Но вы, похоже, и так знали.

– О чем это я должен был знать? – спросил Лехнер.

Он и не думал спускаться с седла. Но на Симона смотрел теперь очень внимательно.

– Ну, о том, что Файстенмантель хотел выдать Вюрмзеера и его сообщников, рассказать об этих жутких жертвоприношениях. И поэтому должен был умереть…

– Жуткие жертвоприношения? Это… интересно. – Лехнер вскинул бровь. – Расскажите-ка подробнее.

Симон торопливо рассказал секретарю о детских костях, которые обнаружил здесь несколько дней назад, и о своем предположении, что местные намеренно убивали батрацких детей, чтобы вынудить приезжих покинуть долину.

– Полагаю, Доминик и Урбан Габлер хотели обо всем рассказать, и потому их убили, – закончил цирюльник. – А Себастьян Зайлер был в числе заговорщиков и сам наложил на себя руки, поскольку его замучила совесть.

– Из-за этих… жертвоприношений? – переспросил Лехнер.