Дочь палача и театр смерти - Оливер Пётч

Теперь Симон мог различить отдельные силуэты, стекавшиеся к холму. К своему ужасу, он увидел среди них не только мужчин, но и женщин, и даже детей. Это они издавали то жуткое бормотание, которое Симон слышал прежде. Все смотрели на холм, на вершине которого была установлена странная конструкция. Симон с хрипом втянул воздух, когда в свете факелов разглядел форму.

Это определенно был крест.

На нем головой вниз висел тучный человек. Слишком далеко, чтобы разглядеть подробнее. Но у Симона не возникало сомнений насчет его.

Файстенмантель! Они распяли Файстенмантеля!

Холм, крест, множество народу… Симон прижал ладонь ко рту, чтобы не вскрикнуть. Зрелище походило на извращенное подобие мистерии – словно дьявол решил переписать пьесу на свой лад.

И только теперь Фронвизер осознал, что означает все это сборище.

Вся деревня и есть убийца…

По всей видимости, все жители Обераммергау собрались на этом холме, чтобы принести ненавистного старосту в жертву каким-то темным силам.

Примерно в миле от происходящего на холме Якоб Куизль шагал в направлении Обераммергау. Над деревней сгущался сумрак, лишь в некоторых окнах горел свет. Издалека селение казалось пустынным, вымершим. Такие повсеместно встречались во время войны.

Порывистый ветер и холодный дождь хлестали по лицу. Куизль надвинул шляпу на лоб и ссутулился. Позади сверкнуло несколько молний, Кофель осветило жутким сиянием. Послышался отдаленный раскат грома, рокот, словно какой-то гигантский зверь неохотно отступал прочь.

Корзину, которая служила ему для маскировки, палач еще раньше вышвырнул в яму. Полдня он таскал ее за спиной, разыскивая Ксавера. Предприятие, как он теперь был вынужден признать, оказалось совершенно безнадежное. В долине и горах вокруг нее было достаточно укрытий, чтобы спрятать целую армию. Куизль расспрашивал всех бродячих торговцев и прочих подозрительных типов, каких встречал между Этталем и Унтераммергау, но никто из них не видел Ксавера.

Тем не менее Якоб был уверен, что молодой резчик по-прежнему где-то поблизости. Его миссия осталась незавершенной, не все фарисеи еще розданы. Всего фигурок было около десяти, четыре уже нашли своих владельцев.

Так для кого предназначены остальные?

И почему?

Якоб видел тогда, в камере, сумасшедший блеск в глазах Ксавера. Этот парень одержим, он не угомонится, пока не достигнет поставленной цели. Однако не имело смысла разыскивать его в темноте, да еще в такой ветер и дождь. И только по одной причине Куизль не прекратил поиски раньше.

В темноте можно увидеть свет пламени.

Было сыро и холодно. Если Ксавер где-то в горах, он наверняка разведет костер. И каким бы маленьким ни был этот костер, Якоб его заметит. На зрение палач мог положиться так же уверенно, как и на свой прославленный нюх.

И тогда, парень, ты расскажешь мне, что происходит в деревне.

Но до этой минуты Куизль так и не увидел ни единого огонька. Как и в Обераммергау, что показалось ему довольно странным.

Куда все подевались? Неужели дрыхнут уже, дурни деревенские?

Что ж, не важно, что там происходит, на улице чертовски холодно, и ему срочно нужно выкурить трубку. Поэтому палач прибавил шагу. И в следующий миг в горах вспыхнул огонек. Он загорелся примерно в четверти мили, выше по склону. Поначалу Куизль решил, что это очередная молния, но огонек продолжал мерцать.

И он двигался.

Якоб прикрыл лицо от дождя, чтобы лучше видеть. Либо это одинокий лесоруб со светильником, что в такую погоду маловероятно, либо же это действительно Ксавер на пути в убежище.

Палач задумчиво поскреб бороду, с которой уже свисали маленькие ледышки. Чтобы выяснить, как оно на самом деле, придется подняться – в такую погоду занятие малоприятное и, главное, рискованное.

– Черт бы тебя побрал, Ксавер… Если это и в самом деле ты, то я уже за это шкуру с тебя спущу!

Ворча и ругаясь себе под нос, Куизль свернул с тропы и двинулся обратно в горы.

Симон лежал на животе в коровьем навозе и чувствовал, как плащ и рубашка под ним постепенно намокают. Перед лицом у него плясали снежные хлопья, но цирюльник не чувствовал холода – для этого он был слишком напуган и смущен. Зрелище было до того ужасным, что Фронвизер инстинктивно пытался вжаться еще глубже в траву и грязь.

Он зажмурился и снова открыл глаза, но над холмом по-прежнему высился крест, а на нем вниз головой висел Конрад Файстенмантель. Симон содрогнулся, когда осознал сходство.

Как апостол Петр, принявший в Риме такую же мученическую смерть… Файстенмантель пожелал играть Петра – и преуспел в этом больше, чем ему хотелось бы!

Между тем окончательно стемнело, но в свете факелов Симон заметил, что у Конрада по виску стекает кровь. Толстяк не шевелился – вероятно, он был без сознания. А то и вовсе мертв.

На холме разожгли большой костер, и стало лучше видно. Языки пламени с треском взвивались ввысь. Рядом стоял, скрестив руки на груди, Франц Вюрмзеер. Вид у него хмурый и решительный. Он взирал на толпу, которая выстроилась полукругом у подножия холма. Лица их сверкали в слабых отсветах огня. Симон отметил, к своему ужасу, что знает многих из собравшихся.

Господи, да разве такое возможно?

Среди зрителей были и суеверный лесовод Алоиз Майер, и плечистый Адам Гёбль с сыновьями. Потом Симон увидел кое-кого из своих пациентов, к которым ходил буквально на днях. Узнал он и некоторых из участников мистерии: молодого плотника Матиса и крестьянина Йозефа. Из женщин здесь была Мария, а также юная Магдалина с двумя детьми. Малыши ковыряли в носу и с любопытством наблюдали за происходящим. Другие усадили своих детей себе на плечи, чтобы те могли лучше видеть. Люди смотрели с интересом и нетерпением, другие стояли с довольно равнодушным видом, но ни у кого в глазах Симон не видел и следа сострадания к распятому. К его облегчению, среди собравшихся не было видно Георга Кайзера, как и священника с судьей.

Тем не менее Симон полагал, что у подножия холма собралась значительная часть жителей деревни. Благонравные люди, которые по воскресеньям ходили в церковь и платили аббату десятину, теперь смотрели, как умирал на кресте человек.

– Дорогие друзья! – провозгласил Вюрмзеер и вскинул при этом руки в знак благословения. – Я рад, что нас собралось много. Некоторые из вас оказались здесь, потому что я разослал вам приглашения. Другие, возможно, явились лишь из любопытства или в праведном гневе. Но всех нас объединяет беспокойство за судьбу Обераммергау! – Он выдержал многозначительную паузу и посмотрел вниз, словно хотел взглянуть на каждого, кто стоял у подножия холма. – Настали тяжелые времена. Когда-то паломники и торговцы нескончаемым потоком проходили по нашим дорогам. Нас было немного, не все происходили из старинного, почтенного рода. У нас были права, дарованные не кем иным, как самим кайзером! А что теперь? – Его пронзительный голос все нарастал, словно у вещающего в исступлении проповедника. – Грязные батраки, словно клещи и клопы, присосались к долине! Они явились издалека, потому что прослышали о нашем прекрасном крае. Однако им здесь не место – они говорят иначе, танцуют иначе, поют иные песни. Но, что хуже всего, они ленивы и навлекают на нас беды. Все, что произошло за последние дни, должно служить нам предостережением!

Над толпой поднялся ропот. Некоторые из зрителей, по всей видимости, явились прямо с полевых работ. Они вскидывали мотыги и грабли, словно держали в руках оружие.

– Проклятые чужаки! – прокричал кто-то. – Пусть убираются к дьяволу! И Конрад вместе с ними, жадный предатель!

Вюрмзеер кивнул с пониманием.

– В прежние времена этих презренных бродяг просто прогоняли из долины, – произнес он громким голосом. – Их сгоняли в повозки, отвозили к Лойзаху и там сажали на плоты. Ныне правосудие в этих делах проявляет излишнее малодушие. Остается только надеяться, что это скоро изменится. А до тех пор нам следует полагаться на себя.

Среди зрителей согласно забормотали. Вюрмзеер снова вскинул руки, и голоса сразу смолкли.

– Некоторым из вас хорошо известно, что мы всеми силами старались уберечь долину от упадка, – продолжил он. – Мы были на верном пути, хоть и нарушали законы. Что же нам оставалось делать, если эти законы урезали наши исконные права и свободы? Но теперь, когда мы на пути к успеху, долой их! Людей, которые хотели сдать нас властям, потому что заботились о собственных доходах. Все вы знаете, о ком я! – Вюрмзеер показал на Файстенмантеля, безжизненно висевшего на кресте. – Кому-то из вас, возможно, жаль толстяка. Но ответьте мне: разве не донимал он вас все эти годы? Не выжимал из вас все до последней капли? Ответьте! Наш почтенный староста жирел с каждым годом, а нам приходилось голодать. Все вы были на последней репетиции! Слышали, чем он грозился. Так что же, мы и впредь будем пресмыкаться перед ним?