Сталин и Рузвельт. Великое партнерство - Сьюзен Батлер

Маршалл сообщил своему непосредственному начальнику, военному министру Стимсону: «Британское правительство теперь намерено немедленно и самым энергичным образом проводить необходимую подготовительную работу для осуществления главной операции»[544]. Гопкинс и Маршалл ликовали.

Премьер-министр Канады Макензи Кинг в эти дни нанес визит в Белый дом. Элеонора Рузвельт писала о своем муже: «У него не было близких друзей»[545]. Но Кинг на самом деле являлся таким близким другом для президента. Рузвельт делился со старым другом Кингом своими соображениями, объяснял ему мотивы тех или иных своих поступков и, по сути дела, откровенничал с ним, что было несвойственно для президента. Кинг был на семь лет старше Рузвельта, и когда Франклин был еще старшекурсником Гарварда, уже имел степень доктора философии и преподавал в этом университете. Как это ни странно, но Рузвельт чувствовал себя комфортно, только общаясь с морскими офицерами и общественными деятелями. Вероятно, поэтому все члены личного штаба президента являлись офицерами ВМС. Гопкинс, Перкинс и сама Элеонора Рузвельт находили время для общественной деятельности, как и Кинг: он работал вместе с Джейн Адамс в «Халл-хаусе». Франклин Делано Рузвельт считал его проницательным наблюдателем и доброжелательным слушателем. В Вашингтоне Кинг находился в качестве члена Тихоокеанского военного совета, заседание которого состоялось в тот же день. После обеда Рузвельт пригласил Кинга вместе с другими членами Совета подняться к нему для беседы в Овальный кабинет. Как он обычно поступал при общении с гостями, Рузвельт, сидя на большом кожаном диване, пригласил Кинга сесть рядом для послеобеденной беседы. Он начал, как писал Кинг в своем дневнике, с того, что тема беседы является «совершенно секретной», как и заявление президента на заседании Тихоокеанского военного совета, на котором он ранее сообщил, что направил в Лондон Гопкинса и Маршалла добиться от Англии решительных действий, которые помогут ослабить давление на русских посредством создания «второго фронта».

Теперь, как писал Кинг в своем дневнике, Рузвельт «положил руку на пустой участок дивана между нами и сказал: «Вчера вечером я получил известие о том, что достигнуто положительное решение. И таким положительным решением является договоренность между англичанами и американцами в самом скором времени начать наступление против немцев… Если Россию ждет поражение в войне, такое наступление следует начать прежде, чем оно случится»[546].

По словам Кинга, президент «явно испытывал большое облегчение» после получения вечером такого важного известия. Наряду с этим Кинг также отметил, что Рузвельт слишком преувеличивал численность британских войск. Он думал, что Англия располагает потенциалом где-то около сотни дивизий, хотя, по последним данным, которые имелись у Кинга, их число было значительно меньше: не более 16–20 дивизий.

Ответ Сталина пришел через пять дней, 20 апреля: «Разрешите поблагодарить Вас за послание, которое я на днях получил в Москве. Советское Правительство согласно, что необходимо устроить встречу В. М. Молотова с Вами для обмена мнениями по вопросу об организации «второго фронта» в Европе в ближайшее время… Само собой понятно, что Молотов побудет также и в Лондоне»[547].

Первостепенной целью Сталина на послевоенный период была задача превратить Польшу в сильное и независимое государство между Германией и Советским Союзом, поскольку Сталин был убежден в неизбежности германского нападения на Россию и в будущем. С осени 1941 года Сталин оказывал на Черчилля и Идена постоянное давление, добиваясь подписания договора о признании границ России с вхождением в ее состав балтийских государств, определении восточных границ Польши по «линии Керзона» и передаче полякам германской территории, примыкавшей к западным районам Польши. Ранее, в тяжелые дни декабря 1941 года, Сталин в течение двух суток пытался уговорить сэра Стаффорда Криппса, находившегося в Москве британского посла, заключить секретный договор, признающий Россию в границах 1941 года с включением в ее состав балтийских государств и признанием новой границы с Финляндией. Когда Криппс объяснил ему, что для Британии сейчас невозможно вступать в любые подобные договоренности, Криппсу показалось, что Сталин, «в конечном итоге, так или иначе»[548] отказался от такой идеи. Но Криппс ошибся. В марте, не выдержав давления со стороны Сталина, Черчилль был вынужден сообщить Сталину, что уже написал Рузвельту, «настоятельно призывая его одобрить подписание нами договора с Вами о границах».

Рузвельт отказался. Он посчитал такой договор ужасной ошибкой, фактическим отказом от принципов Атлантической хартии, провозглашающей самоопределение, которые объединяют многие неравноправные угнетенные народы. Он знал, что Черчилль начинает проявлять уступчивость русским требованиям и в угоду Сталину фактически начал обсуждать послевоенное устройство Европы с находящимися в Лондоне правительствами в изгнании. Еще в июле прошлого года Рузвельт просил Черчилля сделать «всеобъемлющее заявление… разъясняющее, что не предусматривается никаких обязательств на послевоенный период в отношении территорий, населений или экономик в мирное время»[549]. Черчилль проигнорировал эту просьбу. В возможности заключения такого договора Рузвельт увидел не только измену принципам Атлантической хартии, но и вообще плохой политический ход. Вспомнив о том, как серьезно помешали президенту Вильсону данные им в Версале обязательства, участником которых он фактически не являлся, Рузвельт предпочел, чтобы ему не связывали руки.

Рузвельт не стал снова обсуждать эту тему с Черчиллем и предпочел воздействовать на него дипломатическими средствами. Он поручил Самнеру Уэллсу, весьма корректному и элегантному заместителю госсекретаря, сделать категоричное заявление Эдуарду Вуду, которого всегда именовали лордом Галифаксом. Этот сухопарый, высокий, очень светский и более чем элегантный бывший вице-король Индии в то время занимал пост британского посла в Америке. Галифакс, являвшийся хорошим другом королевы, в свое время снискал недобрую славу, назвав Геринга «привлекательным», а Геббельса – «симпатичным»[550]. Он также отстаивал концепцию (приводя Рузвельта в ужас) о необходимости в послевоенный период обеспечивать при помощи Германии баланс сил с Россией. Рузвельт объяснил Уэллсу, что именно он должен сказать. Уэллс, живший в большом особняке в пригороде Вашингтона Дюпон-Серкл и проводивший выходные дни в другом большом особняке неогеоргианского стиля из сорока девяти комнат на высоком холме над рекой Потомак в штате Мэриленд, был самым подходящим человеком, чтобы осадить британского посла. В феврале он объявил Вуду, что у него есть специальное указание президента передать Галифаксу, что Рузвельт прочитал все его документы «и отозвался о них только одним словом: “провинциализм“»[551]. Столь оскорбительный отзыв в адрес лощеного дипломата-аристократа ошеломил Галифакса. Уэллс выдержал паузу, чтобы дать Галифаксу время прийти в себя, и продолжил, подчеркнув, что Рузвельт считает секретный договор, признающий Советский Союз в границах 1941 года, «не той проблемой, которую стоит обсуждать в настоящее время». Затем, окончательно добивая собеседника, Уэллс добавил, что президент полагает «лично обсудить… непосредственно со Сталиным» вопрос о том, какой будет структура обеспечения безопасности, обоснованно соотносимая с Советским Союзом.

Черчилль намеревался подписать договор о границах, поскольку он никогда не доверял Сталину. Премьер-министр всегда считал в глубине души, что Сталин мог повернуться лицом к союзным державам только с целью перехитрить их, а затем мог снова объединиться с Гитлером. (У Сталина были аналогичные опасения в отношении Черчилля – что тот вступит в переговоры с Гитлером.) Неохотное согласие Черчилля с требованием Сталина об установлении границ в этом случае можно считать своего рода подкупом, на который он счел необходимым пойти, чтобы удержать Сталина на своей стороне.

С другой стороны, Франклин Делано Рузвельт, рассматривая вероятность объединения Сталина с Гитлером на фоне крайне жестоких действий немецкой армии в Советском Союзе и экстраординарных заявлений Гитлера в течение ряда лет о своих планах в отношении славянских народов, считал ее весьма сомнительной. Президент был уверен, что у Сталина есть веские основания полагаться на него. Ведь, кроме всего прочего, Рузвельт был американским президентом, который в свое время осознал необходимость признания Советской России, чего Ленин добивался с момента прихода к власти, и Рузвельт это сделал, несмотря на все проблемы, возникшие для него впоследствии. Вполне определенным свидетельством отношения Сталина к президенту явились традиционно лестные для Рузвельта публикации в советской прессе, полностью контролируемой Сталиным. 30 января, в день шестидесятилетия Рузвельта, газета «Известия» опубликовала посвященную ему статью, во многом льстивую и приукрашенную, в которой содержались неподдельно доброжелательные высказывания Сталина в его адрес, сделанные в интервью советского лидера Г. Дж. Уэллсу еще в 1934 году. Сталин говорил тогда о выдающихся личных качествах президента, особо отметив его инициативность, твердость убеждений и решительность. Сталин назвал Рузвельта выдающимся лидером капиталистического мира.