Сталин и Рузвельт. Великое партнерство - Сьюзен Батлер

6 и 7 ноября были днями официального советского праздника. В 1941 году в эти дни отмечалась двадцать четвертая годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. Германская армия находилась в 50 километрах от Москвы. 6 ноября Сталин решил в пропагандистских целях провести торжественное заседание Моссовета, посвященное годовщине революции, для политработников и депутатов Моссовета, но провести в вестибюле станции метро «Маяковская», известной своими красивыми конструкциями из алюминия. В конце вестибюля соорудили возвышение для членов Политбюро. У одной из платформ стоял поезд с открытыми дверьми, откуда выносили и раздавали бутерброды и прохладительные напитки.

Сталин произнес волнующую речь о просчетах Германии: «Они рассчитывали прежде всего на то, что серьезно надеялись создать всеобщую коалицию против СССР, вовлечь Великобританию и США в эту коалицию, предварительно запугав правящие круги этих стран призраком революции… СССР не только не оказался изолированным, а, наоборот, приобрел новых союзников в лице Великобритании, США и других стран, оккупированных немцами… Неудачи Красной армии не только не ослабили, а, наоборот, еще больше укрепили союз рабочих и крестьян»[515]. Затем Сталин остановился на причинах военных поражений. И здесь он выступил за открытие «второго фронта»: «В настоящее время на европейском континенте не существует каких-либо армий Великобритании или Соединенных Штатов Америки… Обстановка теперь такова, что наша страна ведет освободительную войну одна… Но не может быть сомнения в том, что появление “второго фронта“ на континенте Европы – и он безусловно должен появиться в ближайшее время [бурные аплодисменты], – существенно облегчит положение нашей армии». Сталин также привел цифры потерь советской стороны: 350 000 убитых и 378 000 пропавших без вести с момента начала боевых действий. Сталин знал, что эти цифры далеки, очень далеки от правды.

На следующий день, вопреки советам своего окружения, посчитавшего затею слишком опасной (по свидетельству генерала Волкогонова, когда Сталин выступил с этим предложением, Молотов и Берия подумали, что они ослышались), Сталин принял решение провести в ознаменование праздника традиционный парад на Красной площади, то есть поступить так, как если бы Москва не находилась на осадном положении. И приказал создать над городом защитный «зонт» силами истребительной авиации. На случай же, если во время парада все же произойдет авианалет, Сталин приказал убитых и раненых «быстро убрать, чтобы не прерывать парада»[516]. Он приказал также, чтобы кинооператоры сняли марширующие войска, чтобы каждый увидел эти кадры жизнеспособной Красной армии и понял, что уверения фюрера в ее полном разгроме являются бессовестной ложью. К счастью, в этот день был сильный снегопад, предотвративший малейшие попытки германских бомбардировщиков сорвать военный парад.

Это событие стало символом русской стойкости и храбрости. Вместе с членами Политбюро Сталин стоял на трибуне Мавзолея и следил, как генералы гарцевали на белых конях, как проходили колонны танков «Т-34» и колонны пехоты. Он выступил с получасовой речью и воодушевил всех своей уверенностью в победе. Его слова транслировались по радио на весь Советский Союз. Он произносил слова своим низким, чуть глуховатым голосом, очень медленно, с паузами, как это часто делал.

Андрей Сахаров, которому тогда было двадцать лет и который позднее стал знаменит своим участием в создании русской атомной бомбы, вспоминал, что, хотя он прекрасно понимал, что это была тщательно подготовленная речь, она произвела на него сильное впечатление, как и на всех, кто ее услышал[517]. A корреспондент агентства «Оверсиз пресс» никогда не забудет своего впечатления от слов полковника Красной армии: «Теперь война будет выиграна», – когда они слушали это выступление из громкоговорителя на железнодорожной станции к востоку от Москвы[518].

– Откуда вы знаете? – спросил корреспондент, которого звали Ральф Паркер.

– Вот по этому лицу, – ответил полковник, указав на рабочего средних лет, который замер на месте, услышав голос Сталина. «Я видел, как на этом лице появилась улыбка, как этот человек снял фуражку и быстро прижал к своим щекам, по которым уже потекли слезы».

«Все вокруг него, – отмечает Паркер, – стояли, прикованные к месту голосом своего вождя и обратив свои вдохновенные лица в сторону Москвы, откуда доносился этот голос».

Сталин начал свою речь с необычного упоминания огромного вклада женщин в борьбу против врага (в колхозах женщины составляли 90 процентов всех работающих, на заводах – 60 процентов):

«Товарищи красноармейцы и краснофлотцы, командиры и политработники, рабочие и работницы, колхозники и колхозницы, работники интеллигентного труда, братья и сестры в тылу нашего врага, временно попавшие под иго немецких разбойников, наши славные партизаны и партизанки, разрушающие тылы немецких захватчиков!..

Мы потеряли временно ряд областей, враг очутился у ворот Ленинграда и Москвы. Враг рассчитывал на то, что после первого же удара наша армия будет рассеяна, наша страна будет поставлена на колени. Но враг жестоко просчитался…

Подпавшие под иго немецких захватчиков порабощенные народы Европы смотрят на вас как на своих освободителей… Война, которую вы ведете, есть война освободительная, война справедливая»[519].

Проходившие маршем по Красной площади солдаты и заняли свои позиции на фронте.

К 16 ноября германские войска форсировали реку Лама у входа в канал Москвы. 24 ноября пал город Клин, расположенный в 85 километрах к северо-западу от Москвы. 28 ноября другие германские соединения, наступавшие на юг, находились уже примерно в 32 километрах от Кремля. С юга наступала армия генерала Гейнца Гудериана.

К началу ноября германские солдаты могли наблюдать в полевые бинокли верхушки самых высоких строений в Москве.

23 ноября Вышинский заявил послу Криппсу, что пришло время направить британских экспертов на Кавказ для оказания помощи в демонтаже нефтедобывающего оборудования[520]. Затем произошли два события. Температура упала до минус 18 градусов, что не повлекло за собой проблем для одетых в теплое обмундирование красноармейцев, но стало катастрофой для легко одетых солдат вермахта, которых уверяли, что война завершится еще до наступления зимы. Спустя несколько дней советские лыжные подразделения начали атаковать германские тылы. А 5 декабря сибирские дивизии под командованием Жукова перешли в контрнаступление. Стремительное продвижение германских войск захлебнулось.

К 6 декабря немцев вытеснили из Клина, Ясной Поляны (200 километров к югу от Москвы) и из других ключевых позиций. 13 декабря газета «Правда» писала: «Враг ранен, но не уничтожен». 18 декабря Сталин обсудил с сэром Стаффордом Криппсом серьезный упадок боевого духа среди германских солдат на фронте и выразил уверенность в том, что у Германии уже не осталось резервов[521].

7 декабря в Вашингтоне выдался необычно теплый день для этого времени года. Ни Рузвельт, ни бóльшая часть его администрации, ни Объединенный комитет начальников штабов не был готов к нападению японцев на Перл-Харбор. В последние недели появилась информация, что японцы собираются где-то нанести удар. Накануне вечером Рузвельту показали карту Индокитая с карандашными пометками приближающихся к Малайскому полуострову японских кораблей, что заставило его и высшее военное командование предположить, что нападение следует ожидать в этом регионе[522]. Рузвельт узнал новость о нападении от Фрэнка Нокса, министра ВМС, позвонившего ему в 13:47. Рузвельт немедленно связался с Хэллом и Стимсоном и сообщил им эту новость. Чуть позже он позвонил Дэвису, который воскликнул: «Слава богу!»[523] Эти два слова услышал Максим Литвинов, который только что прибыл в Вашингтон в качестве нового советского посла на смену непопулярному Константину Уманскому и вместе с женой обедал с Дэвисом. Позднее Литвинов скажет, что Рузвельт, как и все его окружение, были довольны, что их вовлекли в войну. Дэвис вспоминал потом слова президента: «Это ужасно, но это было предопределено»[524].

Дэвис писал, что Литвинов сначала не был рад, что Америка вступает в войну, поскольку беспокоился, что это помешает бесперебойным поставкам в Советский Союз американских товаров и оружия.

В тот вечер Рузвельт собрал свою администрацию в Овальном кабинете. «Он начал, – писал Стимсон, – тонко ощущая исторический момент, с упоминания того, что сегодняшнее совещание является самым важным с 1861 года»[525]. После совещания Перкинс записал: «Несмотря на весь ужас, что война пришла и к нам, он держался удивительно спокойно. Было похоже, что благодаря этому событию он перестал терзаться нравственными проблемами»[526].