Буревестник - Петру Думитриу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вставай, ребята, спускай шлюпки — тонем!
«Некоторые пытались спасти пожитки, что у кого было: одежду, сундучок… а я не давал:
— Занимай, — кричу, — шлюпки, вира! — а то пропадете, на черта вам барахло понадобится!
«Бегают они, как очумелые, по палубе, ветер завывает, проклятое море ревет, а «Арабелла» уже носом клюет и корму со сломанным винтом показывает. Капитан был пьян — капитаном у нас был англичанин, старшим помощником — Спиру Василиу, тот самый, наш, трестовский; другие офицеры — из Голландии, команда — мальтийцы и алжирцы, да в придачу два шведа и нас двое румын. Капитан был, как я уже сказал, пьян как стелька.
— Какие здесь скалы? — кричит и рвет на себе волосы. — На карте здесь никаких скал не показано! Я теперь без службы останусь! Никто меня не возьмет! Побираться придется!
— Скалы никакой и не было, — говорю ему. — А просто развалилась наша старая кастрюля, клепки у нее ослабели. Айда в шлюпку! Вира!
«Шлюпки прыгали на волнах, ежеминутно рискуя разбиться о корму и погубить весь экипаж.
«Я обождал минуту, потом побежал вниз и еще раз дернул за рубильник… Бах! — взорвался третий заряд динамита. «Арабелла», бедная, только этого, казалось, и ждала. Дрогнув в последний раз, она стала быстро крениться. Я выскочил на мокрую палубу: идти по ней было так же трудно, как по крутой крыше. Кругом царила тьма, в которой не было видно ничего, кроме разбивавшихся о пароход и забегавших на палубу гребней. Я поднялся на левый борт и увидел удалявшиеся шлюпки: одна была в 100 саженях от судна, другая — в 200. Каждый из них думал, что я — в другой шлюпке.
«Арабелла Робертсон» дрожала у меня под ногами. Вода наполняла ее со скоростью десятков тонн в секунду. Я охрип от крика… Не знаю даже: вылетал ли под конец из моей груди хоть какой-нибудь звук. К тому же я совершенно закоченел — было страшно холодно. Я стоял и трясся от холода, ожидая той минуты, когда «Арабелла» пойдет ко дну. Произойдет страшный водоворот, образуется огромная водяная воронка, из которой мне не выбраться.
«Тут я увидел третью шлюпку. Обогнув танкер, она прошла под кормой и оказалась у левого борта — с наветренной стороны. Я не заметил ее раньше и думал, что она тоже ушла. Те, кто в ней находился, были уверены, что я — в одной из двух первых шлюпок. Они гребли изо всех сил, спеша отдалиться от «Арабеллы». Я прыгнул в воду — это было в декабре — и поплыл с такой быстротой, что, наверно, выиграл бы мировой чемпионат по плаванию. Они взяли меня в шлюпку и дали сухую одежду — из той, которую я не давал им брать после взрыва… Двое суток нас носило по морю и наконец выкинуло на песчаную отмель, в Турции. Мы чуть не потонули у самого берега из-за прибоя…
«В дальнейшем — дознание в Истамбуле, прокурор, агенты страхового общества, опрос свидетелей. Я заболел воспалением легких. Наконец, все кончилось. Все получили наградные от «Сокони». Страховое общество уплатило за все. Все устроилось ко всеобщему удовлетворению — по-турецки. Я, еле волоча ноги после болезни, отправился к Папазоглу. Он куда-то спешил.
— Ага! — говорит, — как поживаете, молодой человек? Приходите завтра.
— Как так завтра? — возмутился я. — Дайте мне мои две тысячи долларов золотом. Я потопил к чертовой матери «Арабеллу Робертсон», я видел смерть в глаза. За то, что мне пришлось испытать, мало двух миллионов, не то что двух тысяч! Хотел бы я видеть вас на борту «Арабеллы Робертсон», когда у нее крен в 45 градусов, нос в воде, а шлюпки удаляются полным ходом! Давайте скорей деньги!
— Слушайте, молодой человек, — сказал кир Папазоглу. — «Арабелла Робертсон» потонула из-за своего преклонного возраста и общей изношенности. Это явствует из дознания. К тому же вы сами это заявили.
— Как? — рассердился я. — А афера со страховкой? А «Сокони»? Ведь вы договаривались со мной от имени Общества!
«Он перепугался, захлопнул дверь конторы — дверь была застекленная, и через нее был виден чистильщик сапог, читающий газету, — и посмотрел на меня с видом человека, которого только что пригласили выпить стакан отравы.
— Послушайте, — сказал кир Папазоглу. — Не впутывайте в это дело акционерное общество, которое даже не знает, что вы существуете на белом свете. Кто такое по-вашему «Сокони»? Приходилось ли вам иметь дело с Обществом? Как оно выглядит? Поймите же, наконец, что вы просто смешны! Ха-ха! Хи-хи! А теперь убирайтесь прочь, а то я вызову полицию.
«Я вышел из себя и взял его за горло:
— Кирие Папазоглу, — говорю, — вы мне заплатите, потому что я поступился совестью и рисковал жизнью из-за ваших грязных делишек. Моя душа в эту минуту — отхожее место. К тому же я чуть не лишился жизни. Поэтому, если вы со мной не рассчитаетесь, я убью вас на месте, а там будь что будет. Выкладывайте деньги!
«Папазоглу обомлел:
— Стойте, дружок! — говорит, — разве вы не видите, что я шучу, голубчик… Вот деньги… Только я вас не ждал; у меня нет двух тысяч; дела идут плохо…
— Сколько вы получили от «Сокони»? Десять тысяч? Двадцать тысяч? А они сколько взяли? Сто тысяч?
— Что вы! Что вы! Как вы могли поверить таким небылицам! Не забудьте, голубчик, расходов на прокурора, на адвокатов, полицию, газеты… Чистый убыток, милый человек, чистый убыток… Все потеряли… Все же, раз вы говорите, что подвергали себя опасности… я, так и быть, уделю вам что-нибудь из своих личных средств… клянусь здоровьем детей — я только что собирался купить бедняжкам обновки, — у меня больше нету, примите от чистого сердца…
«Он сунул мне двести долларов. Я с горя пропил их до последнего цента в ту же ночь и стал искать другой службы… Но самое забавное — это масленщик. Он явился ко мне на следующее утро и потребовал денег:
— Дайте мне тысячу долларов!
— Как так? — говорю, — я обещал сотню.
— Не все ли равно. Давайте тысячу, а то я выдам вас кому следует.
— Ступай, — говорю, — к Папазоглу, он остался мне должен тысячу восемьсот долларов.
— Нет, — обозлился масленщик. — Нет, ты пойдешь со мной, знаю я тебя, какой ты пират! (Это я — то пират! После того, как только что была доказана моя полная непригодность к этой профессии!).
— Ладно, — говорю, — пошли вместе.
«У меня трещала голова от вчерашнего пьянства и хотелось развлечься с похмелья… На этот раз Папазоглу отделался пятьюдесятью долларами. Не стану рассказывать вам, что он напел моему масленщику, как заговорил ему зубы. Я стоял, слушал, смеялся и стонал. От смеха у меня трясся мозг и головная боль становилась невыносимой…»
Старик улыбнулся своей доброй, разочарованной улыбкой. Механик со шрамом на виске тихо смеялся:
— Такая уж наша морская служба… Матросу трудно стать бандитом… Не подходит ему это… Море ведь, когда всю жизнь плаваешь, душу меняет, облагораживает… Или ты человек прямой, правильный, или лучше оставайся на берегу.
— После этого, дядя Стяга, ты уже больше не пробовал разбойничать? — спросил Константин.
— Нет, голубчик, не пробовал. Не подходящее это для меня дело. Тут нужны особые способности. А я уж лучше как был, так и буду — по своей части… Видишь, какое богатство скопил: пару брюк рваных. Фиу-фиу-фи!
На море опустились сумерки. Лиловая дымка на горизонте стала пепельно-серой, ее пересекли длинные пурпуровые полосы. Вода, в которой они отражались, сверкала пурпуровым зеркалом. Воздух был тих, неподвижен. Обогнув с кормы «Октябрьскую звезду», к ней подошло, скользя вдоль ее левого борта, красивое, стройное судно.
— А вот и «Филимон Сырбу» с коробками! — крикнул Николау с командного мостика. Все бросились к борту — смотреть, как сейнер медленно приблизится к пароходу, как его команда бросит грушу, как потом он пришвартуется к «Октябрьской звезде».
Вскоре на баке загремели лебедки, и команда сейнера стала подносить ящики с пустыми блестящими коробками для консервов. Константин включил прожектор на левом борту, и было слышно, как он распоряжается приемкой груза.
Старший механик все еще сидел на люке и глядел вдаль. Из всех его слушателей остался один Прикоп, по-прежнему стоявший поблизости, прислонившись к переборке. Старик находился в глубоком раздумье и, казалось, вовсе не замечал Данилова. Но вдруг повернулся и, рассмеявшись, спросил:
— А ты, верно, боялся, что я возьму да и скажу, кто был этот самый масленщик?
Прикоп достал из кармана платок, вытер им лицо и пожал плечами:
— Чего мне бояться? — сказал он, со страшным напряжением выговаривая слова.
— Врешь… боялся…
Прикоп быстро оглянулся и шагнул к старшему механику. Тот ухватился за поручни трапа, ведущего в машинное отделение.
— Смотри, не пытайся перекинуть меня за борт, иначе тебе не сдобровать, — предупредил старик. — Слушай, Прикоп, я дам тебе хороший совет: убирайся ты отсюда подобру-поздорову. Спишись на берег. Мне не хотелось бы трогать человека, который был со мной на «Арабелле». Но я хорошо помню, как в Гамбурге, когда пырнули ножом Мареша и он приполз к тебе чуть живой, ты его к себе не пустил. С тобой была девка, и ты не пожелал беспокоиться. А помнишь, как ты зарезал датчанина на Мальте? Ты сволочь, Прикоп, — сказал он, не повышая голоса и словно сообщая ему что-то по секрету. — Ты отъявленная сволочь. Убирайся отсюда ко всем чертям. Даю тебе месяц, чтобы устроиться на другую службу. Если не послушаешься, я расскажу про тебя твоим коммунистам, и ни один черт тебе не поможет!