Грозовой август - Алексей Котенев

Прежде чем подписать приказ о сдаче гарнизона, Дзюн неловко потер ладонью лысину, покрывшуюся капельками пота. Лицо у японского генерала было помятым, белки глаз отливали желтизной. Видимо, у него разыгралась печень.

Поставив свою подпись, Усироку Дзюн бросил на стол ручку. Русанов увидел на ней надпись: «До Урала».

— Ручка-то с претензией, — сказал Викентий Иванович.

— Это шутка нашей промышленности. — Усироку Дзюн изобразил на лице что-то похожее на улыбку и опустил глаза.

Притула расспросил у офицеров штаба, где расположены воинские части, связался по телефону с аэродромом, и десантники поехали на автомашинах в указанные места.

Бухарбаю достался центр. Там находились дворец бывшего императора, центральный банк и телеграф. Вторую роту автоматчиков направили в Новый город — занять железнодорожный вокзал, радиостанцию, банки и конторы иностранных фирм. Еще одна группа автоматчиков выехала в арсенал — крупнейший комбинат военной индустрии, охраняемый японским полком. Русанов со взводом Иволгина пошел разоружать дивизию, которая несла охрану штаба фронта.

Державин и Усироку Дзюн остались в кабинете вдвоем.

— Мы, кажется, поменярись с вами местами, господин генерар, — сказал Усироку Дзюн. — Когда-то этот маршар, — он кивнул на портрет восседавшего на коне Оямы, — обращарся с таким вот требованием к господину Куропаткин. Не так ри?

— Нет, не так, — медленно ответил Державин. — Вы поймите, сюда пришла совсем другая — новая Россия, которая не наследует ни царских долгов, ни царских обид. И гонит она вас отсюда не для того, чтобы занять ваше место. У нас иные цели.

— Вы хотите уйти отсюда? — удивился Усироку Дзюн.

Державин подтвердил сказанное и, раскурив трубку, продолжал:

— Мы знаем: у вас в Японии очень гордятся победой в девятьсот пятом году. Только напрасно гордятся. Не Россию вы тогда победили, а продажного Стесселя да бездарного Куропаткина — словом, всю прогнившую царскую камарилью. Таких побить не велика честь. Мы их в гражданскую пачками били. Вы знаете, кстати, что сказал Куропаткин, когда царь Николай направлял его в Маньчжурию? Он прямо признался царской особе в своей неполноценности. «Ваше величество! Я понимаю: только крайняя бедность в людях заставила вас остановить свой выбор на мне...» Так что гордиться вам нечем.

В кабинете было жарко. В раскрытые окна залетал ветерок, но дул он со стороны Гоби и не приносил прохлады. Державин выпил стакан прохладительного напитка, поглядел на японского генерала и, почувствовав, что тот его не понимает, перевел разговор на другое.

— Скажите откровенно, генерал, каковы были ваши планы в этой войне? Теперь это уже не секрет.

— По прану сорок пятый год предпорагар дать вам бой Чанчунь, Сыпингай, Мукден. Потом мы хотели пресредовать вас вдорь зерезной дороги до станции Карым-ская.

— Почему так близко? Ручка-то у вас называется «До Урала»?

Усироку Дзюн не ответил. Державин задал другой вопрос:

— А скажите откровенно, как вы расценили выход наших танков на Большой Хинган?

— Мы очень быри доворьны.

— Почему? — удивился Державин.

— Мы быри уверены, что Большой Хинган для танков непроходим.

— И посчитали нас глупцами?

— Нет, хитрецами, — улыбнулся Усироку Дзюн. — У Хингана можно стоять осень, зиму. Янки не доржны обижаться на вас — горы, трудно. Можно извинить.

— Вот как! Еще вопрос: вы ждали нашего выступления?

— Мы не думари, что вы пойдете в августе — в августе здесь всегда дожди. У вас быр невероятный темп наступрения. Я в первый день потеряр управрение войсками.

— Мы на это и рассчитывали.

— А скажите — теперь это тоже не секрет, — скорько у вас в Маньчжоу-ди-Го войск? Много? — Японский генерал хитро прищурил глаза.

— Мне трудно на это ответить: я не главнокомандующий. Но, думаю, миллиона полтора есть. А у вас? По нашим сведениям, миллион двести тысяч.

— Возможно... Да.

— Превосходство, как видите, небольшое, примерно в один и две десятых раза.

— Да, один и две десятых... — неопределенно проговорил Дзюн и задумался.

— Между прочим, точно такое же превосходство имел наш Куропаткин против вашего маршала Оямы — триста тридцать тысяч против двухсот семидесяти. Так ведь, кажется?

— О да... Но теперь вы имеете много орузия.

— Что верно, то верно! Тогда не у каждого русского солдата было ружьишко. Теперь у нас есть все. И дело не только в этом. Другое время. К тому же мы научились воевать, — сказал Державин, приподнимая рассеченную бровь.

— И в этом виноват наш партнер.

— Да, немцы нас учили воевать, а мы их отучали. Мы и вас хотим отучить вам же на пользу. Говорят, шведы до сих пор благодарят Петра Первого за то, что он под Полтавой отучил их воевать. У них теперь самый высокий жизненный уровень из всех стран Европы!

Они подошли к окну. Полуденное солнце калило землю. На твердом, каменистом плацу, растянувшись вдоль кирпичных казарм, разоружалась японская дивизия. Солдаты понуро проходили мимо разостланных циновок и складывали винтовки. Движения у них были вялые, на кителях пыль. Кое у кого белели повязки, видимо, получили ранения во время бомбежек.

Над военным городком нависла гнетущая тишина.

Около циновок сновали наши десантники. У штабеля сложенных винтовок прохаживался Иволгин. Подальше стоял, встопорщив усы, старшина Цыбуля. Вид у него строгий, вот-вот недовольно пробасит: «Говорышь, говорышь, а вин обратно не спольняе...»

К циновкам подходили японские офицеры, отстегивали на ходу пистолеты, складывали в общую кучу.

Из строя начали выносить знамена с огненным диском солнца и расходящимися лучами.

Разоруженные выходили через запасные ворота в глухой пыльный переулок. По приказу Притулы плененная дивизия выводилась за город — подальше от складов с оружием.

Поглядев за окна вслед солдатам, Усироку Дзюн опустил голову, тяжело подошел к портрету маршала Оямы и со вздохом перевернул его лицом к стене.

— Вас смущает победитель при Мукдене и Ляояне? — спросил Державин. — Поверьте, он сделал бы на вашем месте то же самое.

— Да, нам придется оставить эту землю.

— Придется, — подтвердил Державин. — Довольно вам размахивать мечами, пора остепениться. Во всем мире замирение наступает, уходите домой — в свою прекрасную страну сокуры. Мы с вами соседи, и должны жить в мире. Не воевать нам надо, а торговать — так я понимаю.

Разоружение японского гарнизона проходило без инцидентов, несмотря на малочисленность советского десанта. Покорность Усироку Дзюна объяснялась легко. К Мукдену с северо-запада подходила гвардейская танковая армия Кравченко, за нею шли четыре общевойсковые армии Забайкальского фронта с монгольской конницей на правом фланге. С востока надвигались приморские дивизии, плотно замыкая кольцо окружения.

VIII

Ночь прошла в тревогах. У Викентия Ивановича подкашивались от усталости ноги, шумело в ушах. До самого вечера разоружали японские полки и бригады, разыскивали горючее для самолетов, вывозили на аэродром трофейные орудия и минометы, чтобы усилить там круговую оборону. Русанов никогда не думал, что здесь, в глубоком тылу, окажется столько японских войск. Перед вылетом Державин говорил ему, что в Мукдене находится лишь штаб 3-го фронта, который надо захватить, а тут оказалась целая армия. Никто не мог понять, почему она оказалась в тылу, почему ее не бросили против наших частей.

Сам генерал Хонго объяснял это просто. Вначале Ямада не знал, куда целесообразнее направить его армию — на восток, к Посьету, или на запад, к Большому Хингану. А когда обстановка прояснилась, не было уже никакого смысла куда-либо ее бросать. На третий день войны Усироку Дзюн намеревался выдвинуть армию на линию Мукден — Сыпингай, чтобы дать русским бой на Маньчжурской равнине. Но было уже поздно.

Русанов, как и другие десантники, понимал, что Квантунская армия перестала существовать, и все же на душе было неспокойно. Всю армаду японских войск за день не разоружишь. Надвигается ночь. В торгово-промышленном Мукдене сосредоточены миллионные ценности — богатейшие склады, банки, которые японцы не успели эвакуировать. А рядом, рукой подать, — южные порты Маньчжурии. Там стоят наготове японские корабли. Сумеют ли десантники удержать железнодорожную станцию, если самураи вдруг пойдут на авантюру?

Перед ужином Русанов сказал о своих опасениях Державину.

— Толкуешь правильно, Викентий, — согласился тот. — Самого невеселые думки одолевают. Я уж тут прикидывал — не изолировать ли нам самую верхушку на ночь глядя?

— Арестовать? Не сделать бы хуже... Разозлим.

— Зачем же арестовывать? Это не годится. А давайте-ка мы, друзья мои, закатим банкет. Да пошикарнее. Вот и пусть повеселятся под нашим присмотром.