Два сфинкса - Вера Крыжановская

И старик перекрестился.

Рассказ этот страшно взволновал Ричарда. Простившись с семьей Майделя, он, чтобы не огорчать их известием о своей женитьбе, объявил, что уезжает в тот же день, но обещал писать и навестить в будущем году могилу Альмерис.

Когда Ричард вернулся в гостиницу, Бэр сидел у Эриксо. Он рассказал им все, что слышал, но Эриксо, казалось, нисколько не была удивлена, зато профессор забегал по комнате, как лев в клетке, трепля то свою длинную бороду, то ероша седые волосы. Наконец, остановился, и полусмеясь, полусердито сказал:

– Я потерял всякое право удивляться и сомневаться в чем бы то ни было. Все возможно! Возможно даже и то, что луна спустится к нам на стол и будет нам служить пресс–папье. Баста!

На следующий день, на заре, пароход выходил из Александрийской гавани. Стоя на палубе, Эриксо задумчиво смотрела на исчезавшую вдали древнюю землю пирамид. Будет ли преследовать ее та же роковая судьба и на берегах Рейна, какая преследовала на берегах Нила?

Глава VII

Недели три спустя, наши путешественники прибыли в Кельн и временно остановились в отеле. А на следующий день Ричард уже отправился на поиски подходящей дачи, которая, по желанию Эриксо, должна была быть поблизости от замка Кронбург.

Со времени прибытия в Европу в Эриксо произошла странная перемена. Все ее прошлое точно отошло назад и побледнело, ею все более и настойчивее овладевали воспоминания и впечатления, относившиеся к ее жизни как Tea. Естественным последствием этого нового состояния души Эриксо была проснувшаяся любовь к отцу и страстное желание снова увидеть те места, где она была так счастлива.

У Ричарда и профессора было много дел по выполнению различных формальностей, а барон, кроме того, хотел сделать к свадьбе некоторые переделки в замке, и потому решено было, что Эриксо проведет это время где–нибудь вблизи замка графа.

Случай благоприятствовал их желанию: почти на самой границе Кронбургского парка сдавалась скромная, но комфортабельно обставленная дачка, и барон поспешил ее снять. На следующий день вечером, в закрытой карете, прибыла и Эриксо.

Когда две недели спустя, барон и Бэр вернулись на виллу, они нашли Эриксо расстроенной. На их расспросы она рассказала, что боялась выйти из дома и всячески избегала встреч со слугами, чтобы не привлечь на себя внимание сходством с Tea. Раза два она видела проходившего мимо графа. Он сильно изменился, постарел и казалася мрачен.

Раз она чуть было не сбежала с балкона и не бросилась ему на шею. Однако, рассудок вовремя остановил ее. Сердце ее обливалось кровью, а желание побывать в замке, снова повидать отца и все дорогие знакомые места мучило ее и терзало почти столько же, сколько и вечная боязнь Аменхотепа.

– Бедная моя! – сказал Ричард, нежно целуя влажную от слез щечку Эриксо. – Чтобы избавить тебя, по крайней мере, от этого горя и вернуть в объятия отца, я рискну на отчаянную попытку: я пойду к графу и открою ему всю правду.

– А он сочтет тебя за сумасшедшего, а меня за бесстыдную искательницу приключений, – заметила Эриксо, улыбаясь сквозь слезы.

– Возможно и даже очень вероятно! Но все равно, рискнем! В сущности, у нас есть хотя и странные, но убедительные доказательства в воспоминаниях, какие могла иметь только одна Tea. Кроме того, ты настолько богата, что всякая мысль о шантаже и о денежном интересе исчезает сама собой. Затем, профессор Бэр такой достойный доверия свидетель, что им нельзя пренебрегать.

Эриксо провела бессонную ночь. Недоверие к исходу смелой попытки Леербаха усугублялось неопределенным, неизменным страхом, какой внушал ей ее преследователь. Слух ее был болезненно настроен, и она вздрагивала при малейшем шуме, ожидая каждую минуту, что вот–вот появится Аменхотеп, – для которого здесь не существовало ни стен, ни расстояния, – и уничтожит ее или обратно вернет к себе. Одна мысль о возвращении в пирамиду приводила ее в ужас. После того, как в течение нескольких недель она дышала чистым воздухом, чувствовала живительную теплоту и свет солнца и видела вокруг себя жизнь и движение, ей казалось уже невозможным снова выносить теплую, вечно однообразную атмосферу и голубоватый, монотонный свет, не похожий ни на день, ни на ночь. Нет, смерть в тысячу раз лучше такого существования.

Решив осуществить попытку, Леербах на следующий же день отправился в замок Кронбург и послал графу свою карточку. Лакей тотчас вернулся и попросил барона следовать за собой. Ричард вошел в кабинет.

Граф сидел за письменным столом, на котором лежала открытая книга. При входе Леербаха он быстро встал и протянул ему обе руки.

– Добро пожаловать, мой дорогой, хотя та, за которой вы явились, и умерла, пока я торговался о ее счастье!

Граф умолк, смахнул рукой набежавшую слезу. Указывая затем Ричарду на стул, он прибавил:

– Я телеграфировал вам в Александрию о смерти Tea, но мне ответили, что вы уехали несколько недель тому назад и что никто не знает, где вы и что с вами. Давно ли вы вернулись? Там или только здесь вы узнали о нашем несчастье?

– Я знал все еще раньше, чем ваша телеграмма пришла в Александрию. Tea умерла не от болезни, а пала жертвой оккультного убийства, свидетелем которого я был сам, – с глубоким вздохом сказал Ричард.

Граф удивленно и недоумевающе взглянул на него.

– Я явился сюда, – продолжал Ричард, – чтобы передать вам самые необычайные вещи, и прошу вас внимательно меня выслушать. Может быть, вы примете меня за сумасшедшего. Между тем это правда.

– Говорите! Обещаю вам, что буду слушать вас с напряженным вниманием, – сказал граф, еще с большим удивлением и любопытством.

Ричард начал свой рассказ, и когда дошел до своего брака с Альмерис, граф вспыхнул и, вскочив с кресла, с гневом вскричал:

– Как, в ту самую минуту, когда я отдавал вам руку моей дочери, вы избрали себе в жены дочь трактирщика? Tea вероятно узнала о вашей измене и огорчение причинило ей разрыв сердца.

– Успокойтесь, граф! Вы ошибаетесь, – Tea ничего не знала. Из дальнейшего рассказа вы поймете, что моя любовь к Альмерис, так же как любовь графини ко мне, имела свое основание в отдаленном прошлом. Что же касается моей женитьбы на Альмерис, то это была последняя радость, которой я хотел озарить угасавшую молодую жизнь, так как мне, как врачу, было известно, что часы ее были сочтены. После смерти Альмерис я хотел приехать признаться во всем Tea и предоставить ей самой решить: может она меня простить или нет? Теперь я снова перехожу к моему рассказу.

Граф сделал знак согласия и молча опустился в свое кресло. Но когда Ричард дошел до истории находки в цоколе сфинкса, до писавшего призрка и, наконец, экспедиции, предпринятой бароном и Бэром, лицо старика приняло выражение жалости и участия, а глаза его ясно говорили, что он сомневается в здравом уме Леербаха.