Аркадия - Лорен Грофф

вытоптать сорняки, и за годы они тропку почти поглотили. День гаснет в сумерках. К щекам липнет паутина.

Он выходит на поляну, и пронзительный вскрик заставляет его сердце затрепетать.

Грета стоит в дальнем конце, сжимая палку, как бейсбольную биту, лицо у нее белее бумаги.

Папа, дрожащим голосом произносит она. О, я так рада, что это ты.

Заблудилась? – спрашивает он, стараясь не улыбнуться. Чем не удача, найти дочь в тот единственный раз, когда ее не искал.

Она пожимает плечами. Вроде того, говорит она. Но, в общем-то, я думала, ты – медведь. Он фотографирует, как в последних лучах солнца она пробирается к нему сквозь траву. Подойдя, стоит рядом. От нее несет потом, листики ежевики застряли в сонме розовых кос, лицо исцарапано и воспалено так, будто она исплакалась. Бродит, должно быть, уже не один час. До Сахарной рощи отсюда несколько миль. Не встреться они сейчас, пришла бы домой только глубокой ночью, если не утром.

Нам сюда, говорит он, указывая в глубь леса.

Хорошо, говорит она, делает было шаг, но останавливается и оборачивается к нему: Я просто… Мне жаль.

Я знаю, говорит он.

И еще мне страшно, говорит она. Я не хочу видеть, как бабушка умирает.

Я тоже, говорит он, притягивая ее к себе.

Грета дрожит, постукивая зубами. Здесь, вдали от города, холодней; хотя сейчас на излете зима, он помнит давние летние ночи, наполненные точно такой свежей сыростью, выдыхаемой словно из-под земли. В Сахарную рощу они входят, когда уже ночь, и луна сквозь ветви деревьев сочит изменчивый, дышащий свет. Прочие дома стоят в темноте, бесхозные: Мидж в Бока-Ратоне до конца своих дней, Титус и Салли давно погибли в ужасной автомобильной аварии, у Скотта и Лизы слишком много домов, чтобы заботиться о коттедже, который двенадцать лет назад они построили в порыве протеста против “Егдин”.

Крох и его дочь стоят на крыльце Зеленого дома, оттягивая тот миг, когда придется вдохнуть в себя болезнетворные споры угасающей Ханны.

Но тут на подъездной дорожке вспыхивают фары. Автомобиль останавливается, двигатель затихает. Из машины выходит женщина: Стоун? Это дом Стоуна?

Сестра Луиза? – спрашивает Крох, вспомнив имя, которое Астрид упоминала вчера. Он включает свет на крыльце и видит очень маленькую женщину. Шаркая, та поднимается по ступенькам. Лицо у нее расплылось в улыбке, а за плечами высокий горб розового детского рюкзака. Я промотал целые полчаса! – говорит она. Так рад, что нашел тебя!

Изумив этим Грету, сиделка обнимает ее. Потом, обратясь к Кроху, крепко сжимает его в талии и говорит: Я пришел, чтобы все стало просто. Сейчас же. Кто-нибудь ел ужин?

Нет, отвечает Крох, и Луиза прищелкивает языком. Заходи, говорит она. Готовить ужин.

О, говорит он. Это был долгий день. Я думаю, Луиза, никто особо не голоден.

Она сияет улыбкой прямо в лицо Кроху: В такие времена? Расписание – это спасение. Приготовь ужин, приготовь завтрак, застели постель. Помогает не распускаться.

Ему нравится эта командирша Луиза, простая смуглая женщина, незнакомая, но свойская, как родная тетка. Она похлопывает его по руке и легонько подталкивает внутрь.

* * *

Крох приносит матери мисочку супа. Она не открывает глаз, но, ложка за ложкой, половину миски съедает. На птенца похожа, думает он, глядя, как она раскрывает рот, опухшие глаза закрыты, кожа на костях черепа истончилась. Или же на ребенка: малютка Грета важно смотрит на него поверх ложки с гороховым пюре.

Он идет к шкафу, чтобы достать для Ханны еще одно одеяло. Ночь холодная, проветривали, окно слишком долго стояло открытым, и дом выстудило. Распахнув дверцу, Крох вдыхает запах Эйба, сохранившийся на одежде: пот чисто вымытого старика, с металлическим привкусом. Подзадержавшийся призрак задевает его бочком. Зная, что это нелепо, он все-таки прикрывает дверцу, чтобы сберечь немного отца на потом.

* * *

Все выходные Ханна не встает с постели, разве только чтобы дотащиться до ванной. Она выхлебывает суп, сваренный Крохом, и слегка обгладывает гренок. Луиза приходит вечером в девять и уходит в пять, и хотя уборка в ее обязанности не входит, когда он просыпается по утрам, в доме чисто.

Ханна по-прежнему не говорит с ним, ни слова.

В понедельник утром Грета доедает остатки мюсли из банки. Физиономия ее накрашена так старательно, что Крох пристально на нее смотрит. Она касается своей щеки, хмурится и поясняет: Боевая раскраска.

Ты снесешь крышу этим деревенским парням, говорит он.

А что, если нет?

Значит, мозгов у них нет, отвечает он. Таких, что стоит сносить.

Вздохнув, Грета идет ополоснуть миску. Что будем делать с Ханной? – спрашивает она. Ей нужно встать. Нет смысла нам здесь торчать, если она не прилагает усилий, чтобы быть человеком.

Если к вечеру с постели не встанет, поднимем силком, говорит он.

Окей, говорит Грета. Взваливает на спину рюкзак и роняет с унаследованной от Ханны иронией: Здорово. Это придаст мне сил, когда меня будут хмырить.

Они едут в школу в молчании, и он мягко перехватывает ее за руку, видя, что она сгрызает ногти до крови. У приземистой кирпичной школы Грета сидит, не высаживается, и они с Крохом разглядывают мельтешащие группки учеников.

Мальчишки, хмурится Грета. Они смотрят, как те паясничают, и Грета говорит: Пожалуй, я уже начинаю скучать по системе раздельного обучения.

Крох смеется. У меня не самые счастливые воспоминания о первом дне в настоящей школе, признается он. Если я и могу дать тебе какой-то совет, так это улыбайся и сохраняй невозмутимость.

Улыбайся и сохраняй, передразнивает она. Потом сжимает ему руку. Расправляет плечи, как ныряльщик на краю доски, и грациозно выходит. Внезапно задействованный магнит, его высокая, костлявая, розоволосая дочь в этом море спортивных штанов и охотничьего камуфляжа. Даже сидя в машине, он чувствует, как наваливается на нее тяжесть внимания. Приходится отъехать, чтобы удержаться, не выскочить вслед за Гретой, не увезти ее подальше отсюда, домой.

* * *

Крох сидит в темной комнате с Ханной. Весь день он пытается накормить ее мягким свежим хлебушком, сам испек, и почитать ей “Тристрама Шенди”, чтобы ее рассмешить; она отказывается от того и другого. Дышит она с трудом. Командует: Радио! – и они слушают вместе радикалистскую передачку по домоводству (как приготовить вино из одуванчиков; как самому вправить себе сломанную кость) и, сколько Крох может высидеть, новости. Пандемию стали называть ТОРС, что означает “тяжелый острый респираторный синдром”. Упс, говорит Крох. Прости! Но Ханна не смеется.

Погибло более семи тысяч человек; болезнь захватила Гонконг, Сингапур, материковый Китай, Сан-Франциско, Аделаиду в Австралии. Центры по контролю и профилактике заболеваний, обескровленные недостаточным