Аркадия - Лорен Грофф

место, воздух в нем тяжкий, сырой. Струится ручей, укрытый папоротниками, мхами и нависшей над ним влажной дымкой. Темные фигуры амишей расплываются в тумане; ни дать ни взять, думает Крох, пуритане, только что сошли с корабля и в Новом мире испытывают страх и благоговение от того, что у них опять земля под ногами.

Он не хочет, чтобы эти люди здесь были. Слишком они близки к тому виду Бога, в которого он не смог поверить, плотоядному, с сурово сдвинутыми бровями, наводящему на мысль о побитии камнями и позорном столбе.

Одна из фигурок отделяется, подходит и, по мере приближения, проясняется. Ее личико напоминает белое блюдце с ягодами по центру: глазки-чернички, носик-вишенка, ротик-клубничка. Она кладет руку на предплечье Кроха, и когда ягоды разбегаются, он понимает, что именно она нашла его родителей в их ужасном полууспехе.

Она ничего не говорит, просто сжимает ему бицепс снова и снова. Он не сопротивляется, терпит. Смотрит вверх сквозь широкие ветви дуба, старого друга. Сквозь грязное стекло кровли видно, что наверху собралась черная туча. Первая капля пулей падает над головой. Он остро чувствует, каково это бедному дубу, спать под стеклом. Ни солнечных ожогов на листьях. Ни холода зимы, ни удара ветра, ни облегчения, когда опадает собственный омертвелый груз.

* * *

Чтобы побыть одному, Крох отправляется на прогулку. Дождь перестал, но мокрая трава цепляется за лодыжки, листья, чуть тронь, окатывают водой. Овечьего луга не стало, вместо него рощица невысоких берез, бледных, как девушки в сумерках. От них – ощущение движения, приостановленного в наклон, как будто, еще миг, и они вернут себе человеческий облик и снова, вприпрыжку, по склону пустятся вниз. Там, где начинается лес, на опушке, есть небольшая полянка, место Хэнди, и Крох видит Хэнди таким, каким тот был целую жизнь назад: сидит, скрестив ноги, волосы перехвачены по лбу ленточкой из кожзаменителя, физиономия блаженная, поддатая, не от мира сего.

Крох тоже усаживается там, где часто сиживал Хэнди. Однако ж чувствует взамен благодати то, как сырость земли просачивается в штаны. Что ж, говорит он вслух. Пусть так.

Небо из серого становится чернильно-голубым. Луна, яркий арбитр, ждет его.

В одной руке Крох держит свою жизнь: ученики, внимающие ему с интересом; дом из коричневого песчаника; свидания с милыми женщинами, которые милы ночь, неделю, месяц, а потом исчезают; вечеринки, вернисажи, поздние завтраки с Гретой в парке. Цивилизованная жизнь, спокойная и размеренная. Его книги, его друзья. В этом случае его больная мать переедет в городскую больницу, где Крох и Грета смогут навещать ее каждый день, приносить цветы, мороженое, новости. Если объявят карантин, если болезнь распространится, у него в подвале резервуары с водой, запас еды, пистолет Эйба в сейфе. Как-нибудь они это переживут.

В другой руке он держит смерть Ханны в Аркадии, там, где родители были счастливы. Где он сам был так счастлив в детстве. (Или нет? Лучше не доверять этому ретроспективному блеску: золотая пыль ложится на память и заставляет ее сиять.) По этому сценарию Крох остается с матерью в Аркадии, подстригает ей корявые на ногах ногти, моет ее, купает, помнит, когда какое лекарство ей принимать, ежедневно всем этим обеспокоен. Он вспоминает роды, в которых помогал в детстве, как убирал потные волосы со лба женщин, как разминал им распухшую плоть. Здесь он будет акушеркой при распаде своей матери, и Грета, наблюдателем, рядом.

Последнее – тяжкий выбор, трудный. Предполагает действие. Он же привык тихо сидеть в стороне, наблюдать. Крох осторожно трогает пальцем свой гнев, как края раны. Вправе ли Ханна рассчитывать на такую заботу после того, что пыталась сделать? Как скажется ее угасание на Грете, городской девочке, которая если и видела смерть, то лишь в виде мушиного сора на подоконнике да крысоловки?

Хорошо бы получить какой-нибудь знак, но ночь затягивает свой шнурок туже, и ветер усыпляет деревья. Два варианта. Отдаться течению, как он делал с молодых лет. Или же броситься в воду и рвануть вплавь.

* * *

Ночь. На буфете поминальные пироги. Вчетвером они сидят за столом в Зеленом доме. Крох кладет ладонь на больную руку матери, поразительно невесомую и прохладную, но Ханна выдергивает ее из-под его ладони своей здоровой рукой. В тусклом свете кухонного светильника лицо матери кажется вырезанным из мыла. Астрид утомительно долго выжидает, прежде чем начать разговор. И всегда-то величественная, теперь она властностью подавляет. В городе знакомые Кроху акушерки отзываются о ней с благоговением; его бы не удивило, если б где-то в мире возникли алтари, ей посвященные, подобно тому, как Аркадия в свое время пестрила многоцветными алтарями Ганди, Марксу и Далай-ламе. Когда ей было за пятьдесят, Астрид удалили больные зубы, и съемные протезы завершили ее лицо подобно тому, как столярная работа завершает отделку комнаты. Она носит длинные просторные одежки землистых тонов, которые на ней выглядят элегантно. Хелле стала бы похожа на свою мать, реши жена Кроха разделить с ним свою старость. Но когда Грета сидит рядом со своей мормор, прислонившись к ее теплу, он видит, что его дочь – это вторая Астрид, заквашенная на меду Ханны. Ему приятно мимолетное чувство, что он сидит в складке времени.

Жалко, Астрид, что ты не можешь остаться, говорит он, сам себя удивляя.

Старая Астрид, ласково на него посмотрев, пожимает плечами и роняет: Хэнди.

Хэнди в деменции. По ночам ему мнится, что он в Корее, он вопит что-то вроде “Солдаты, в пункт приема пополнений, марш!” или “Шлёп твою в грязь!” Все, что случилось с ним после того, как ему перевалило за двадцать, вычеркнуто: золотая надежда, Аркадия, постоянно в нем вызревавшая, и эксперименты с порталами восприятия – лишь проблески в длинном туннеле. После того как его бросила четвертая жена, только Астрид навещает его ежедневно. Толстый Эрик приезжает раза три в год. Гараж для стариков, называет Астрид дом престарелых. Но там есть бассейн и шведский стол с разносолами; место по-своему идеальное.

В тишине заговаривает Ханна. Ее волосы, пусть седые, все еще мягко окружают лицо. Черное платье сидит мешком, жемчуг желтоватый, в тон коже. Единственное, чего я хотела, произносит она, это не быть обузой. Быстро и безболезненно, так я хотела уйти.

Но Вселенная вернула тебя обратно, говорит Астрид.

Безо всякой на то причины, говорит Ханна.

Значит, найди причину, огрызается Астрид. Хватит себя жалеть, надо двигаться дальше.

Крох так поражен, что хмыкает, а Грета плачет: Как ты резко, мормор, шепчет она. Астрид их игнорирует. Во-первых, я наняла сиделку, объявляет она. Сиделка начнет завтра. Сестра