Жизнь Муравьева - Николай Задонский

– Это так, – подтвердил Семен Петрович, – однако начальствующие лица, занимавшиеся разбором интендантских дел брата, затрудняются обычно вынесением окончательного определения…

– Каковы же, по вашему мнению, причины сего?

– Если б у брата были обнаружены какие-то просчеты, то решения, конечно, ждать не пришлось бы, сами понимаете. Но, как мне сказал один из ревизоров, в делах полный порядок, и, следовательно, интендантская деятельность брата должна получить оправдание, а он государственным преступником числится… Вот-с почему все и уклоняются!

– Гм… И вы, стало быть, полагаете, что я настолько всемогущ, что мне ничего не стоит сделать то, чего вы ожидаете?

– Нет, я сего не полагаю, – тихо и почтительно произнес Семен Петрович, – я возлагаю надежды на другое…

– На что же?

– На честность, справедливость и благородство вашего превосходительства…

– Вы же меня совсем не знаете!

– Знаю. Я служил в Тульчине в канцелярии брата, и у него не раз виделся с Иваном Григорьевичем Бурцовым, был в приятельстве с Лачиновым и другими офицерами, приводившими всегда в пример другим правила жизни вашей…

– Ну хорошо, оставим этот разговор, – сдвинув брови, прервал Муравьев. – Я займусь в ближайшее время рассмотрением старых интендантских дел Второй армии, и в зависимости от этого… Вы бываете, вероятно, в Киеве?

– Весьма часто, ваше превосходительство.

– Так зайдите ко мне недели через три, я надеюсь, к тому времени что-то выяснится…

Да, не каждый взялся бы за решение этого дела! Тщательная проверка документов подтвердила безупречную деятельность бывшего генерал-интенданта Второй армии Юшневского. Но признание в официальном документе честнейшим человеком сосланного на каторгу государственного преступника могло вызвать сильнейшее неудовольствие и подозрение императора. Для Муравьева, который без того благоволением царя не пользовался, дело вообще могло окончиться удалением со службы. И все же он решился…

Советоваться в подобных делах Муравьев ни с кем не любил, а на этот раз жене обо всем счел нужным рассказать, ведь любые служебные неприятности коснулись бы и ее, он должен был подготовить Наташу нa всякий случай.

Было это зимой. Наталья Григорьевна, сидя в кресле у жарко натопленной печки в уютной маленькой их гостиной, слушала мужа внимательно и спокойно. И только когда он прочитал оправдательное заключение ревизионной комиссии, она не сдержала нетерпеливого любопытства:

– И ты такую бумагу хочешь отправить в Петербург?

Муравьеву показалось, что восклицание жены вызвано недовольством, боязнью дурных последствий, он слегка пожал плечами, сказал мягко:

– Видишь ли, Наташа, я не собираюсь скрывать от тебя, что неприятности могут быть, но я не могу кривить совестью в таком деле…

В черных глазах жены заискрились слезы, она не дала мужу договорить, вскочила с кресла, схватила его руки, прижала их к пылающим щекам своим.

– Необыкновенный, странный, дорогой мой! Никогда, никогда не смей меня больше спрашивать, за что я люблю тебя! Слышишь?

Муравьев до глубины души был растроган. Невольно припомнилось ему первое супружество. Он нежно любил свою Соню, и она была искренне привязана к нему и любила его, но не было между ними той полной духовной близости, того единомыслия и глубокого взаимопонимания, которое все более выявлялось в отношениях с Наташей. И он возблагодарил судьбу, что наградила его таким чудесным другом, и теперь не страшили его никакие будущие бури и опасности, которые, он знал это, подкарауливали его на каждом шагу.

Муравьев не оставил никаких записей о том, как помогал декабристам, и о том, как удалось ему снять запрещение с имения Юшневского, но об этом рассказали другие. В Петровском остроге, где отбывал каторжные работы Юшневский, вместе с ним и с доброй женой его Марией Казимировной находился декабрист Андрей Евгеньевич Розен, и он засвидетельствовал:

«Супруги Юшневские жили в Петровской тюрьме в стесненном положении оттого, что имение Юшневского было под запрещением; даже наследник его, родной брат, не мог оным вполне распоряжаться, пока не кончилась ревизия интендантских дел Второй армии. Это дело, долго тянувшееся, огорчало Юшневского в тюрьме потому, что если бы комиссия при ревизии обвинила его в чем-нибудь, то он был лишен возможности оправдаться. Можно себе представить радость и восторг старика, когда, по прошествии восьми лет, прислали ему копию с донесения комиссии высшему начальству, в коей было сказано, что бывший генерал-интендант Второй армии А.П.Юшневский не только не причинил ущерба казне, но, напротив того, благоразумными и своевременными мерами доставил казне значительные выгоды. Такое донесение делает честь не только почтенному товарищу, но и председателю названной комиссии генералу Николаю Николаевичу Муравьеву, правдивому и честному, впоследствии заслужившему народное прозвание Карского».[47]

… Шеф жандармов Александр Христофорович Бенкендорф не упускал из виду Муравьева, знал о нем многое и не сомневался в его неприязни к императору и существующему порядку.

Бенкендорфу была известна связь Муравьева с членами тайных обществ и явное сочувствие им, полицейские агенты доносили, что Муравьев, будучи в столице, постоянно посещает Екатерину Федоровну Муравьеву и других родственников государственных преступников, что он продолжает состоять в близких отношениях с опальным Ермоловым и по-прежнему, как и на Кавказе, покровительствует лицам, прикосновенным к происшествиям 1825 года. Заняв должность начальника штаба Первой армии, Муравьев приглашает на вакантную должность дежурного генерала Ивана Павловича Шипова, старого своего приятеля, и настойчиво добивается перевода из Семеновского полка к себе в адъютанты младшего его брата. Не укрылся от Бенкендорфа и случай с оправданием интендантской деятельности Юшневского.

Но докладывать обо всем этом императору для Бенкендорфа не было никакого резона. Призванный охранять престол и самодержавие, жестокий и корыстолюбивый шеф жандармов, в преданности и усердии которого царь не сомневался, более всего заботился о своих личных интересах. Фавориты царя, враждуя между собой, жили в атмосфере сложных дворцовых интриг. Самым заклятым недругом Бенкендорфа был военный министр Чернышов. Они постоянно пикировались и подкалывали друг друга. Когда Муравьев женился на Наталье Григорьевне Чернышовой и она получила в приданое часть богатейшего майората, до которого подло и безуспешно добирался военный министр, Бенкендорф, намекая на это всем известное происшествие, сказал:

– Теперь министру остается объявить себя «кузеном» Муравьева.

Брачная связь Муравьева с Чернышовой, так или иначе, для министра была неприятна, он возненавидел и Муравьева не менее, чем Бенкендорфа. При таком положении действовать против Муравьева значило бы действовать на руку министру Чернышову, а этого шеф жандармов никак не хотел.

Были и другие не менее существенные соображения. В последнее время Бенкендорф приблизил к себе, сделал одним из своих помощников Александра Николаевича Мордвинова, двоюродного брата Муравьева. Николай Николаевич считал его «человеком самым равнодушным», однако Мордвинов, пользуясь расположением шефа, старался в пользу своих родственников, способствуя, в частности, переводу Александра Муравьева из Сибири. Мордвинов содействовал и хлопотам Екатерины Федоровны Муравьевой, устраивал ей приемы у Бенкендорфа, и тот – поговаривали, что не безвозмездно, – сделал кое-что для улучшения жизненных условий Никиты Муравьева и других сибирских узников.

Бенкендорф, несомненно, учитывал и репутацию Муравьева как мужественного, прямого, талантливого генерала, ведь даже во дворце у него имелись сильные защитники и поклонники. Не было необходимости распалять застарелую неприязнь императора к генералу.

А Муравьев, ободренный тем, что через Бенкендорфа удалось выручить брата Александра из Сибири, и тем, что заключение по делу Юшневского благополучно миновало министерские дебри, решил, приехав в конце 1835 года в Петербург, обратиться к шефу жандармов с новым ходатайством.

Бенкендорф принял генерала без промедления. Высокий, подтянутый, в белых лосинах и высоких лаковых ботфортах, благоухая, как всегда, духами, Александр Христофорович встретил Муравьева на пороге своего кабинета с подчеркнутой любезностью.

– Рад видеть вас, Николай Николаевич. Мне Мордвинов уже говорил о вашем прибытии в столицу, и я еще вчера ожидал вас…

– Задержали в министерстве, Александр Христофорович, кажется, собираются перевести меня в армейские войска, чего я давно желаю, по крайней мере Чернышов уверил меня в том…

– Слышал, слышал! Только пусть это будет между нами, предложение о том исходит от государя, а Чернышов прочит на это место кого-то из своих… хотя мнение его для государя мало значит. Но довольно об этом! Как вы чувствуете себя в Киеве? Да, совсем забыл… кажется, вас нужно поздравить с прибавлением семейства?