Запретный плод - Эмма Холли

Но разве мог дьявол заставить улыбнуться младенца, чье сердце не обмануть притворной заботой?

Проглотив комок, застрявший в горле, Флоренс застонала от бессилия. Она знала, знала, что Эдвард не дьявол – это женщина, давшая ей крышу, убедила ее в этом. Он просто человек. Но даже если он действительно любит брата, любит маленьких детей и своих арендаторов, это не значит, что он любит ее, Флоренс! О ней он никогда не подумает как о матери своих наследников. Едва ли ему придет в голову мысль о том, что его дочь или сын могли бы иметь ее глаза.

«Крепись, будь сильной», – повторяла про себя Флоренс как молитву, не замечая, что говорит словами Кэтрин.

Когда ноги отказались держать ее, девушка устало сползла на пол, и крупное золотое кольцо покатилось по полу, блеснув красным камнем. Оно сделало большой круг по комнате и снова вернулось к ней, уткнувшись прямо в руку.

Хотя проворная Лиззи ухитрялась держать Эдварда в курсе распорядкадня Флоренс, графу так и не представилась возможность переговорить с ней. Везде ее сопровождала Кэтрин, и Флоренс цеплялась за ее локоть так, словно это был ее последний оплот.

От Эдварда не укрылось, как тает с каждым днем девушка, словно подруга герцогини высасывала из нее жизненные соки, похищая красоту, улыбку и горделивый дух. А что могла наговорить ей Имоджин, ненавидевшая и презиравшая всех мужчин? Каждый раз, когда пути Эдварда и Флоренс пересекались, девушка выглядела все бледнее и тоньше. Теперь она больше напоминала привидение.

Граф беспокоился все сильнее. Он готов был сделать все, что угодно, лишь бы спасти ее, но не мог позволить себе насильно ее похитить. Поэтому он просто терпеливо ждал – ждал нового шанса поговорить с ней, убедить в своей искренней заботе.

Но не его ли постоянное преследование наложило темные тени под ее прекрасные глаза? Нет, граф знал, что сами по себе их встречи не мучают Флоренс столь же сильно, как яд, вливаемый Кэтрин и Имоджин в ее ушки. Только через призму их ненависти она тоже ненавидит его, только поэтому не хочет даже выслушать его и понять.

Только бы успеть, только бы получить желанный шанс поговорить с ней раньше, чем вся сила воли и живость покинут ее тело!

Впервые за многие годы Эдвард посетил воскресную службу в деревенской церкви. Он устроился на последней скамье у самого входа и неотрывно следил за черной шляпкой Флоренс, сидящей впереди. Маленький мальчик, находящийся рядом с ней, возился и болтал ногами. Родители шалуна зашикали на него, Кэтрин Эксетер, сидевшая рядом с Флоренс, возмущенно хмыкнула. Только Флоренс улыбнулась и щелкнула мальчишку по носу. Сердце Эдварда защемило от нежности при виде этой слабой улыбки.

Почему она теперь так редко улыбается?

По окончании службы граф встал в дверях, опасаясь, что пестрая толпа прихожан загородит от него Флоренс. Люди, проходившие мимо, узнавали его и некоторые из них кивали. Остальные же с любопытством рассматривали графа, недоумевая, что ему понадобилось в маленькой деревенской церквушке.

Эдварда мало беспокоило их мнение. Он пристально смотрел на Флоренс, приближавшуюся к нему. Заметив его, девушка уставилась в пространство невидящим взглядом, рука ее словно окаменела на локте Кэтрин. Граф поймал ее за другую руку. Флоренс рванулась в сторону, словно Эдвард был прокаженным.

– Флоренс, – взмолился он, – мы должны поговорить.

– Ты ничего не должна этому человеку, – зло сказала Кэтрин Эксетер.

Граф даже не посмотрел на нее. Толпа, обтекавшая их сбоку, пыталась захватить Флоренс и ее патронессу и вынести вон из церкви.

– Флоренс, прошу тебя. – Эдвард коснулся ладонью бледной щеки девушки. – Ты разбиваешь мне сердце.

– У тебя нет сердца, чтобы его разбивать! – отрезала Кэтрин, но Флоренс подняла глаза. Слезы серебристыми дорожками исчеркали лицо с ввалившимися щеками.

– Оставь меня, – тихо сказала девушка. – Я больше не могу бороться с тобой.

Граф отступил назад, потрясенный ее бледностью и слабым шелестом голоса. Неужели это он виноват в ее состоянии? И только ли он? Прежде чем он пришел в себя, Кэтрин дернула Флоренс за руку, увлекая прочь. Эдвард, не двигаясь, смотрел вслед двум худым фигурам.

– Да ладно вам, граф, – раздался сбоку женский голос, и, обернувшись, Эдвард увидел полную румяную женщину в простом деревенском платье. – Все образуется, вот увидите. Девушки столь юного возраста сами не знают, что им нужно. – И она потрепала его по руке.

То, что Эдвард даже не отдернул руку от чужого прикосновения, говорило о том, в каком шоке он пребывал.

Вернувшись в особняк, граф тотчас сел за перо и бумагу. Он написал одно письмо, затем еще около дюжины и отправил их по адресу Кэтрин Эксетер. Все они вернулись порванными в мелкие клочки. Трудно было понять, читала ли их Флоренс или это было дело рук самой Кэтрин. Возможно, его признания читала даже Имоджин, но Эдварду было все равно. Его волновала только Флоренс.

Еще он скучал по брату, хотя при этом был рад, что Фредди не может видеть его в столь удрученном состоянии. Ипатия, судя по всему, избегала племянника. Слуги шарахались в стороны, едва завидев его. Эдвард не начал пить, хотя выглядел так, словно был постоянно пьян. Глаза покраснели от бессонных ночей, скулы и подбородок покрывала густая щетина, но граф не вызывал Льюиса, чтобы тот побрил его.

Ни чтение, ни верховые поездки – ничто не спасало от уныния. Эдвард перестал есть, так как попросту забывал об этом. Он не мог даже думать, потому что не помнил ни о чем, кроме своей неудачи. Ночами он пешком спускался в город и часами стоял под окном Флоренс в надежде, что в нем загорится свет.

Другой давно бы ворвался в дом и украл любимую. Но Эдвард не мог. Он боялся гнева и протестов Флоренс. Что, если Кэтрин Эксетер права и он не сумеет сделать Флоренс счастливой, а только причинит ей боль? Теперь граф и сам не знал, кто он такой. Все устои, по которым он жил много лет, рухнули, а придумывать новые у него не было сил. Он был уверен только в одном: в своей безумной, какой-то нечеловеческой любви к Флоренс.

В один далеко не прекрасный день, когда серые тучи низко висели над землей, задевая крыши домов и верхушки деревьев, дверь в комнату Эдварда распахнулась, впуская Льюиса и Ипатию. Льюис поставил на стол принадлежности для бритья, а герцогиня – тарелку с куском ростбифа. Никогда прежде Ипатия никому не приносила даже чаю, и Эдвард испытал что-то вроде вспышки удивления.

– Так, хватит самобичевания, – строго сказала герцогиня. – Я не уйду, пока ты не поешь.

– А я – пока вы не побреетесь, милорд.

Эдвард смотрел на них недоумевая. На лицах у обоих читались гнев и беспокойство. И еще немножко страха.