Избранные произведения в двух томах. Том 2 [Повести и рассказы] - Дмитрий Холендро

— Когда же она уехала? — проговорил он, чтобы что-то спросить. — Не удержали?

— Проспал, — униженно признался Степан Константинович и положил руку на плечо Пети. — Вы возьмите сами оладьи, а? Подогрейте и поешьте, а? А я тоже в поле.

— А где сейчас Алексей Антонович? — спросил Петя.

— В поле! Сегодня день-то какой, а?

Завернув холодные оладьи в газету, они побежали через все село на его дальний край, к мастерским. Степан Константинович быстро завел грузовик, именуемый «походная мастерская», и они поехали в степь, над которой неудержимо сверкало солнце. Степан Константинович прибавлял и прибавлял «газку», не забывая при этом раскланиваться с шоферами встречных машин, трактористами и пешеходами.

Степь подсыхала, и легкая пыль курилась за сеялками. Петя провожал их глазами, рассматривая степные дали, тракторы, которые обгоняла машина, и самолеты, рассыпающие удобрения на поля. Они летали дружелюбными парами. Два самолета в той стороне, два — в другой оставляли за собой серые хвосты, свисающие до земли. И все вокруг, озаренное вспышкой яркого весеннего дня, приближалось и удалялось, вырастало и таяло. В этом солнечном мире тонкой ниткой тянулась вчерашняя дорога…

«Ах, дорога, дорога! — вспомнил Петя. — Гладкие рельсы, тряские кочки…»

Обратная дорога в знакомые дали, в привычные места, откуда он приехал, осталась в стороне. Манящие дороги бежали по земле, но ведь не случайно, не просто так, ниоткуда и никуда, их протянули между местами, где жили, работали, мучились и боролись люди. Не пора ли и ему остановиться, чтобы, образно говоря, посадить свое дерево? Для людей. Он посмеялся над привычной торжественностью своего вопроса и подумал про себя: болтун. А вот взять да и перестать болтать — нет же ничего проще…

Петя изумленными глазами вбирал в себя степной простор, а ему все не было конца.

Они ехали, ели оладьи, и Петя радовался тому, что, кажется, останется здесь и увидит маки в человеческий рост.

1953

Раннее утро

Утром вода в море бывает такой прозрачной, что плывешь и видишь свою тень на дне. Вода как воздух. Будто ее и нет вовсе. Она почти не задерживает света, и плывешь в зеленоватом пространстве и видишь всю себя, а тень крадется за тобой в глубине, по дну.

Леля следит за ней, гребя руками и улыбаясь. Потому что ведь и в самом деле смешно и радостно, что море бывает таким прозрачным.

Таким его можно застать лишь рано утром. Может быть, оно успокаивалось за ночь, когда все спало в тишине — и горы вокруг, и ветры? Может быть, оно ленилось с утра? Не грешно и морю полениться немного, если все отдыхают. Может быть, оно было светлым в эти часы потому, что солнце здесь вставало не откуда-нибудь, а из него, из моря?

Может быть, такое море было только здесь? Леля не видела других морей, да и с этим встретилась впервые в жизни.

Она приехала сюда с мамой отдыхать и по утрам первой ныряла в волны, такие спокойные, что даже тоненькой кромки пены еще не бывало на берегу.

Вылезешь — волосы отжимать не надо. Они острижены у Лели коротко, как у мальчика. Не нужно закрывать бумажкой вздернутый нос: уже облез в первые же три дня. Леля ложилась у воды и нагребала перед собой горы гальки в поисках красивых камешков.

Вторым обычно приходил Гулливер — так прозвали его за рост. Он с размаху ложился рядом и сразу начинал чиркать прутиком по плечу Лели. На загорелой коже оставались белые метки.

— Гулька! — возмущенно вскрикивала Леля.

— А?

— Что ты колешься?

— Я?

— А я?

Немного погодя он снова пускал прутик в ход, пока Леля не выхватывала его и не отбрасывала подальше. Тогда Гуля начинал сдувать в ее сторону песок с ладони. И наконец она сама забрасывала галькой его волосы, и шею, и плечи, ни капельки не жалея его даже тогда, когда веселый мальчишеский смех переходил в хриплые вопли о пощаде. Гулливер всегда немножечко притворялся.

Леля бросалась в море. Плыла сначала саженками, потом брассом и как придется. И барахталась, и ныряла, и, усталая, доплывала до флажка, качающегося на обшарпанном спасательном круге. Дальше заплывать не полагалось.

Так бы и прошли все дни…

— Отпустите круг, — сказал кто-то однажды над ее ухом.

Она оглянулась. Рядом неслышно скользила лодка, и в ней сидел без рубашки совершенно кофейный мальчик, которого она раньше здесь не видела.

Это была лодка спасательной службы.

Леля перехватила круг другой рукой.

— Нельзя?

Лет ему было не больше, чем ей, но он очень важничал и, во всяком случае, не добавил ни слова. Только перестал грести.

— А если я устала, тону? — спросила Леля с усмешкой.

Он ничего не ответил, и она отпустила круг. Флажок, касавшийся ее плеча, выпрямился.

— О чем он с тобой там говорил? — поинтересовался Гулливер, когда она вылезла из воды.

— Боялся, что я его круг утоплю.

— Это идея — утопить спасательный круг, — сказал Гулливер.

— Утопи!

Но Гулливер стал кидаться в нее камешками.

— Гуля!

— А?

— Перестань! — предупредила она, выбирая в гальке крупный голыш.

Волны, набегая, ласково щекотали ноги. В ямке, которую Леля раскопала прямо перед своим лицом, то поднималась, то приседала вода. Это дышало море, и, не оглядываясь, можно было угадать: вот волна подошла, а вот схлынула. Солнце пригревало. Снова тянуло в воду. Леля покосилась на лодку и подумала: «Покататься бы в ней! Может быть, утащить у этого мальчишки его боевое судно? Может быть, заплыть — пускай спасает?!»

Ее давно тянуло к рыбачьим лодкам, ночующим на берегу, поодаль от пляжа. Ранним утром, еще сквозь сон, она слышала, как, стуча моторами, они уплывали в море. Поздними вечерами следила за таинственными красными значками на носах возвращающихся баркасов.

Она видела, как рыбаки чинили сети, растянутые на берегу, и смолили их, окуная в жаркий, дымный котел, врытый по самые края в землю, брала в руки живую, выскальзывающую рыбу, и бородатый старик в майке-безрукавке объяснял, что это кефаль, а не ставрида… У старика лицо было морщинистое, доброе, и Леля попросилась в его пузатую лодку, чтобы плыть туда, где на высоких кольях, поддерживающих в море сеть, сидели чайки.

— Устраивайтесь, — разрешил старик.

Но бригадир заупрямился, и старик сказал:

— Придется освободить.

От обиды она пожелала тогда им не поймать ни одной рыбины.

Пока Леле вспоминалась эта досадная неудача, на пляже появились другие ребята из дома отдыха. Гулливера, как он ни брыкался, раскачали за ноги, за руки и с победными криками бросили в море. Стали вместе шумно нырять и плавать, а потом от нечего делать мазаться жидкой глиной, размачивая в море сырые легкие куски, отбитые от соседней горушки. Клейкая глина быстро высыхала на теле, и все становились похожи на странных пепельных человечков, будто залетевших сюда с другой планеты, например с Марса…

Все, что хочешь, представляй себе в этом фантастически ярком мире, среди безудержного блеска солнца, моря и неба.

Солнце, опрокинутое в море, лучилось неистощимо. И гладь моря, тающая вблизи, тяжело синеющая вдалеке, вспыхивала пятнами. Не могло оно, такое огромное, вспыхнуть все сразу. Небо уходило за края гор и моря, но висело так низко, что по нему легко было провести рукой: ведь это прозрачное пространство над головой и есть то самое небо, про которое говорят, что его достать нельзя… А тут оно рядом…

Расплескивая воду, Леля вбежала в море, поплыла и — раз! — с головой ушла в прохладную глубину. Вынырнула, осмотрелась: молчаливый мальчишка-лодочник застыл на месте, словно сам он был не человеком, а условным обозначением запретной зоны, как спасательный круг с флажком. Скучно же ему, наверно, там!

То погружаясь в воду, то выпрыгивая из нее и оглядываясь, как юркая морская птица нырок, Леля передвигалась, пока не схватилась за шершавый борт скромного судна спасательного флота.

— Покатайте нас! — попросила она, отбрасывая свободной рукой мокрые волосы с лица.

Лодочник приподнял весла, чтобы не зацепить ее.

— Покатайте! Что вам, жалко?

— Отпустите лодку, — безжалостно сказал он.

— Эх ты, жадина! — с досадой проговорила Леля, крепко держась за борт.

Он молчал.

— Ребята! — озорно позвала она. — Сюда!

И стала первой взбираться в лодку. Пловцы спешили наперегонки. Паренек подождал, пока они, поругивая друг друга, неловко разместились на сиденьях. Теперь Леля рассмотрела его поближе. У него было сердитое лицо. Льняные волосы и выцветшие брови напомнили ей одноклассника, которого звали «Седым». Очень похож. И Леля улыбнулась лодочнику и сказала:

— Поехали!

Солнечные блики прыгали по воде вокруг осевшей чуть ли не по самые борта лодки. Паренек тоже улыбнулся Леле, поднял и завел назад весла. Светлый дождь посыпался с них в воду.