Избранные произведения в двух томах. Том 2 [Повести и рассказы] - Дмитрий Холендро

— Это что, профессиональная привычка? — спросил Петя в изумлении.

Суетливыми руками Гошкин взял чашечку, выпил, спрятал бутылку в карман пальто, висевшего на гвоздике, и сказал:

— Ничего, ничего… Просто холодно! Зашел, купил по дороге… Да я и не хотел пить. Купил — потом закроют. Ничего…

Петя молчал.

Гошкин взял его за руку и прибавил миролюбиво, даже несколько виновато:

— Спился… спился… плебеем стал! — И перехватил повыше руку Пети, продолжая ласково: — Вы приехали на один день, а вы поживите тут. Поиграйте с этими талантами. Вот посмотрите наш спектакль, послушаете, как звучит голос… суфлера. Он засмеялся.

«Что ж, и посмотрю и послушаю, — думал Петя. — Я не зря трясся в «газике» и проехал столько километров. Послушаю и посмотрю!»

Когда он вышел, Гошкин сказал ему вслед:

— Мальчишка! Сопляк!

Но Петя не слышал его. Как он жалел сейчас, что это не он заведующий Домом культуры или хотя бы руководитель драматического кружка. Он бы, Петя, показал, какие серьезные спектакли здесь можно создавать и какие способности кроются в застенчивой Тасе, растерянной Ниночке и могучем Ющенко. Одна их преданность делу чего стоит.

Гошкин, отстранив его рукой, прошел на сцену.

Раздвинулся занавес, и за чайным столом показалась семья Берсеневых. Тася сидела внутренне напряженная, охваченная душевным смятением, сжав белокурую голову ладонями, а Марья Ивановна заботливо спрашивала Гошкина, успевшего на ходу приклеить себе злые черные усы:

— Лео, а вам налить?

Но Гошкин-Штубе, надменный морской лейтенант, уставясь в газету, не отвечал.

Все на сцене забыли о своих глубоких обидах. Когда в гостях появился Годун и когда он умно и гордо заговорил со Штубе, зал захлопал Ющенко, который был на удивление хорош — от матросской походки вперевалку до грозного сверканья в прищуренных глазах. А как трогательно он держал в своих ручищах хрупкую чашечку и как неподражаемо пил чай, обжигаясь, хотя на сцене изо рта шел пар от холода!

Петя сидел между Степаном Константиновичем и шофером Васей. Вася заметно преобразился. Он надел белую рубашку с малиновым галстуком, капризный воротничок все время заправлял пальцами под отвороты синего пиджака.

— На славу играют, а? — шептал Пете восхищенный Степан Константинович. — Гошкин как? Он в Ростове играл, в Саратове, в Нарьян-Маре. Заправский артист!

Петя грустно улыбнулся. Заправский артист на этой сцене был хуже всех. Сам-то он как раз неестественно выпячивал живот, заложив руку за спину, по-рачьи таращил глаза и не говорил, а кричал почему-то сиплым голосом. Плохой актер. Быстро становилась понятной его судьба. Много, может быть, пятнадцать, двадцать лет скитаний из города в город, из театра в театр, — и ни разу ни успеха, ни признания, потому что зря был сделан первый шаг — на сцену. И зачем он здесь сейчас, в районном Доме культуры? Почему?

Что-то Тася запнулась…

— Бог мой, как ты сегодня непонятлива! — рычит на нее Гошкин-Штубе.

Петя знает, что это слова по роли, но Гошкин нарочно повторяет их дважды. Тася еще более смущается.

— Бог мой, как ты непонятлива? — в третий раз повторяет Гошкин, и румянец на щеках Таси растет, покрывает их до ушей. Она смотрит на Гошкина, не отвечая, а тот топорщит черные усы и сверлит ее глазами. Ей, наверное, хочется уткнуться в стенку и заплакать. Глаза ее наполняются слезами. Петя слышит, как шофер Вася шевелит сухими губами:

— Женюсь, ни за что не позволю ей участвовать в самодеятельности. Обойдется и так.

Видно, Тася — его невеста. Петя спрашивает об этом неожиданном открытии Степана Константиновича, и тот отвечает на ухо, подмигивая лукаво:

— У них любовь!

— Бог мой, как ты сегодня непонятлива! — шипит, цедит, гавкает на нее Гошкин, брызжа слюной.

— Я его убью! — шепчет Вася, комкая в кулаках отглаженный пиджак на груди.

Сейчас он может подняться и прекратить спектакль. А что! Встал бы и прекратил. Но нет, он не сделает этого. Он лучше Гошкина. Да и Тася пришла в себя, освоилась, продолжает роль. И никто, кажется, не заметил этой драмы на сцене, кроме Васи да Пети. Вот Степан Константинович. Он сидит рядом со своей женой — такой же щуплой, остроносенькой, только страшно веснушчатой; в отличие от мужа солнце расщедрилось на нее. Оба они всем, всем довольны.

— Костюмчик-то как подошел, а? — толкает он Петю в бок, показывая на Годуна. — Хорош морячок.

Не всякие артисты слышали такие аплодисменты, которые раздались в зале после первого акта. Петя побежал в раздевалку. Тася сидела там у стола и рыдала.

— Я понимаю, что не имею права делать этого, но не могу и не буду больше играть с ним. Не буду! — Она сняла с себя и швырнула на стол косынку.

— Ах, ах, ах! — театрально разводил руками Гошкин.

— Вот что, — прищуриваясь от негодования, решительно сказал Петя. — Гошкин! Кто-нибудь заменяет вас?

— Он незаменимый, — сказала Марья Ивановна.

— Тогда, если вы не возражаете, я доиграю Штубе! — звонко объявил Петя. — Я люблю эту пьесу и знаю роль.

— Что?! — выпрямляясь, ощетинился Гошкин. — Я пожалуюсь!

Но Ющенко вежливо попросил его:

— Снимайте китель, Аркадий Семенович.

— Правильно, молодец! — заговорила Марья Ивановна, беря Петю за плечо. — Может быть, это и вразрез с театральными обычаями, но мы самодеятельность. Мы не будем больше играть с вами, Аркадий Семенович. Не хотим.

— Снимайте китель, — небрежно потребовал и Вася, пришедший защищать и успокаивать свою невесту, а она перестала плакать.

Вася вызвался подежурить за кулисами, у двери артистической комнаты, чтобы Гошкин спокойно провел там время спектакля, не смущая публики. Тот запротестовал, но Вася посадил его на табуретку и сказал:

— Вы пьяный.

А Петя прикрыл глаза на секунду, проверяя, готов ли он внутренне к выходу на сцену, но вместо нужного образа перед ним встало пьяное лицо Гошкина, и он снова решил про себя, что не мог поступить иначе. А оказавшись вместе с Тасей на сцене, незаметно от публики дружески подмигнул ей.

На улице все так же дул ветер и шел дождь. И было темно. Где тут Дом приезжих, в котором Петю ожидала койка, куда идти, не разберешь. Но Пете и не пришлось разбираться, так как его позвали ночевать к себе Степан Константинович с женой «на правах старых знакомых», как сказал при этом механик.

С секретарем райкома Алексеем Антоновичем Петя договорился встретиться утром. Степан Константинович рассказывал, как все в зале удивились замене Гошкина, но, конечно, догадались почему. Пьет, пьет! Петя хмурился.

Для того ли строили большое, почти театральное здание в голой степи, где свистит бесконечный ветер, для того ли писалась пьеса о матросе революции Годуне, для того ли учили роли Тася и Ниночка, которые были так хороши, и Ющенко, с одаренной душой человек, для того ли везли ему матросский костюм Степан Константинович и Вася, и жители районного села собирались после трудового дня в своем Доме культуры для того ли, чтобы желчный Гошкин наводил в нем свои порядки? Такие люди — и вдруг Гошкин. Вон его — и на ветер! Завтра все это он выскажет секретарю райкома.

Что ж, а пока — к знакомым, о которых он знает еще так мало. Хлюпая по грязи сапогами, Степан Константинович рассказывал теперь, как он стал именно Константиновичем. До прошлой осени был все еще Степой и Степой. А вот женился, и пошли его величать по отчеству.

— Вы и женились в этом селе? — поинтересовался Петя, оставляя главные думы на завтра.

— Нет. Я из ленинского колхоза. Я там агрономом работала, — бойко ответила за молодого механика жена.

«Это там, где сад», — припомнил Петя.

Сад, сад! Странно, сад этот стал главной приметой всей дороги.

А сажал его секретарь райкома Алексей Антонович, в прошлом парторг ленинского колхоза, видимо, умный мужик, а вот на тебе, терпит Гошкина.

Не отвяжешься никак от этих мыслей.

— Значит, вы из того ленинского колхоза, где сад?

— Да, да, да, — сказала шустрая жена механика, а сам он вздохнул, да как-то тяжело, с хрипом, со стоном, непритворно, и подосадовал:

— Вот жалуется: не повезло ей!

— Вам? — почти возмутился Петя, искренне увлеченный Степаном Константиновичем. — Чем же это вам не повезло?

Он готов был по-настоящему расстроиться и рассердиться. А она тихонечко засмеялась, прикрываясь краем пухового платка и не отвечая.

— Спросите, спросите! — подзадоривал Петю Степан Константинович без сочувствия к жене и ее смеху, такому сдержанному и веселому, точно она напроказила, как девчурка, и знает, что ее не очень накажут за шалость, но все же побаивается.

— А вот придем домой, я вам за оладьями расскажу, — пообещала она Пете и тоже вздохнула.

Дом, оладьи, теплая печка — что это за чудо после такого дня! Молодожены занимали две нарядные комнаты. Обставлены они были вполне по-городскому, с хорошим гардеробом, буфетом, в котором громоздился сервиз — свадебный подарок родителей Степана, о чем сказала его жена, — с большими фотографиями на стенах: на одной — выпускники курсов механиков, на другой — агрономического техникума, в овальчиках, а в центре той и другой, в овалах покрупнее — фотографии учителей. И стены, и буфет, и кровать, и этажерка с книгами, и тумбочка с духами — все было украшено яркими вышивками.