Мост через Лету - Юрий Гальперин

— Подержи пока, — уступил он ношу сердобольному Лешакову. — Раз не платили за ужин, книга остается мне.

Инженер считал, что не стоит напоминать о подарке. Подарок обязывал, например, продолжать отношения. А инженер устал, он стремился домой, не желал отношений. И не хотелось ему читать. Он опасался толстых книг, слишком очевидное открывалось их назначение: морочить людям головы.

Медленно они продвигались через Александровский сад к собору, неосвещенная глыба которого густо отбрасывала тень на Адмиралтейский проспект, просторный и тихий в полночь. Трамваи уснули. Общественный туалет в бывшей часовне на краю сквера был заперт. На углу путники обнаружили ржавый кран для поливки улиц. Отвернуть не удалось. Но из крана сочилась вода, бежала по камню жидкой струйкой. Они напились и умыли актеру лицо, игнорируя протесты. Он побранился недолго, а потом поблагодарил — стало лучше. Дальше пошел сам. Лешаков нес за ним книгу. Рядом пыхтел номенклатурный работник с кожаным портфелем, набитым трудами основоположника новой религии.

На стоянке такси возле отеля «Астория» собралась толпа. Нетерпеливо ждали люди. Аномальное оживление места передалось путникам невольно. Они заспешили, заторопились, задвигались. Инженер жил неподалеку. За бульваром. Семь минут пешком. Он не нуждался в такси. Но и он ускорил шаг, ликвидируя отставание. Приятели не успели проститься.

— Народу что людей! — удивился актер.

— Ерунда, — буркнул Фомин, — сейчас устроим, — и начал нервно рыться в карманах, роняя на асфальт расческу, платок, авторучку.

Крохотное зеркало выскользнуло из неловких пальцев и раскололось на мостовой.

— Плохая примета, — отметил актер, — не к добру.

— Здесь! — номенклатурный работник радостно отыскал райкомовское удостоверение и талоны на такси. — Без очереди положено.

И он шагнул в толпу.

Свободных машин не предвиделось. Но подкатывали частники или такси с пассажирами, чтобы прихватить одного, двух попутчиков на подсадку. Люди ссорились, спорили, куда кому и кому раньше кого ехать. Таксисты через Неву везти не хотели — того и гляди разведут мосты. Очередь смешалась.

Среди вопиющего беспорядка номенклатурный работник размахивал служебной книжицей отчаянно и безуспешно. Граждане не обращали внимания. Не желали замечать. Теснили. Уверенность покидала его. И когда Фомина в очередной раз оттолкнули, он смутился, подобрал валявшийся на мостовой портфель с оборванной в сутолоке ручкой и стыдливо насупился.

— Кто так делает? — вмешался актер. — А еще организатор масс… Следуйте за мной!

Лешаков опомниться не успел, как Валечка ринулся в самую гущу. На ногах он держался нетвердо. Сомнут! — мелькнула мысль. Инженер кинулся, последовал за приятелем, краем глаза удивленно отметив: к стоянке осторожно подкрался медового цвета «москвич», из-за стекла выглянуло милое лицо Вероники. Лешаков приостановился, чтобы махнуть ей рукой.

— Товарищи! — громко и отчетливо произнес актер сильным поставленным голосом. — Братья и сестры!

— Что делаешь? — зашипел Лешаков и ухватил героя за хлястик спортивного пиджака. — Погоди… Все испортишь!

— Меня весь город знает… — обернулся презрительно тот. — Дорогие соотечественники! — продолжал он уже для публики.

Толпа расступилась. Валечка, не договорив, устремился к машине. Сзади наперли нетерпеливые и любопытные, привлеченные необычной речью. И Лешакова протолкнули. Помимо воли он пролетел перед собутыльником и оказался у «москвича».

— Привет! — испугалась Вероника.

— Откуда ты? — ревниво спросил инженер.

— В Петергофе засиделись, у родственников, — рассмеялась она, пытаясь открыть заднюю дверцу.

— Думали на бензин зашибить, — смутился муж за рулем. — А тут… — он развел руками.

Вероника покраснела от усилий. Ей удалось надавить ручку.

— Опаздываю на репетицию. У нас съемки, — вопил Валечка рядом, он был у цели и вцепился пальцами в дверцу.

— Кому мозги пудришь! — услыхал Лешаков над собой злобный глас самой справедливости.

Валечка прогнулся от пинка, но дверь не выпустил. Его тащили. Назревала драка, а может быть, уже шла. Он отпихивался ногой. Кто-то упал в темноте. Весомо прозвучало слово сопляк. Актер исчез с глаз инженера.

— Простите, — сказал Лешаков Веронике и недоумевающему мужу, и повернулся к толпе.

— Не надо драться, — воскликнул он. — Это рудиментарно.

Инженер шагнул, настроенный гуманно, подняв книгу над головой. И мгновенно получил в ухо. От оплеухи зазвенело в голове, и он увидел сцену как бы со стороны: ночная площадь, ссорящаяся толпа на стоянке возле машины с распахнутыми дверцами, освещенной изнутри, пьяные злые лица перед ним, и он сам, размахивает массивной Библией, кричит, втолковывает, но они его не слушают, они уже что-то делают с ним. Но как же так? Почему? Они его бьют.

В следующий момент толстую книгу вырвали из рук изумленного инженера. Он отведал тяжелый удар по голове. Потом другой. Еще один острый удар — сильная боль, как горячий свет. И упал на дорогу.

Его убивали Библией. Два раза огрели плашмя, что было мочи. А потом — ребром. Инженер лежал, ткнувшись в поребрик окровавленной головой.

— Убили-и-и… Человека уби-и-ли…

Пересиливая тошноту и боль в затылке, Лешаков приподнял голову, чтобы посмотреть, кого убили, но ничего интересного не увидел.

— Убийцы! — прозвенел в ночи одинокий женский голос. — Убили мужика… Что он вам сделал!

Близко завыли моторы. Захлопали дверцы машин. Болью отзываясь, прозвучали шаги на асфальте. К нему бежали.

11

Необычайная тишина была причиной пробуждения инженера. Запрокинув голову на подушки в иссиня-белых крахмальных наволочках, Лешаков лежал счастливо и покойно, пока не догадался, что напряженно вслушивается в светлое молчание.

Тишина пугала.

Стук дождевых капель сквозь дремоту ответил его ожиданию. Лешаков опять провалился. Но дождевое облако над домом сдвинулось, переплыло бульвар, приоткрылся уголок голубого неба, и стрела солнечного света коснулась лица. Немой сон медленно выпустил его. И мир вдруг ожил, окрасился узнаваемыми звуками. За окном звенел июнь. Издали, с площади перед мостом, доносилось дребезжание трамваев. Оглушительно пели птицы. Лешаков улыбнулся облегченно, открыл глаза, освободился из плена подушек и сел, спустив ноги на пол.

Наполненная светом комната покачнулась. Резкими пальцами инженер вцепился в простыни. Смутно мелькнуло воспоминание о событиях ночи. Но реальное тесно сплеталось с видениями сна. И он не знал, что правда.

Тупая боль в затылке была очевидна. Лешаков потрогал забинтованную голову. Он осторожно привстал, раскрыл окно шире и, пошатываясь, вернулся в постель.

Он болел.

Дождь перестал. Редкие капли стучали в проржавленную жесть карниза. Комната наполнялась сырой свежестью. Инженер зябко поеживался под простыней. Похмелье досаждало. Оно расстраивало абсолютный покой, раздергивало оглушенность, в которую инженер погрузился, как в ванну.

Сухая горечь во рту мучила больше, чем боль. Он протянул руку и со стула, предусмотрительно придвинутого к дивану, взял чашку с холодным, но крепким чаем. Чашка плясала в пальцах, бурые пятна проступили на пододеяльнике. Чай оказался сладкий. Лешаков недовольно отвалился, собираясь опять пронырнуть под реальность, но заметил красные буквы «анальгин» на пакетике, что лежал возле блюдца, и записку, аккуратный листок:

«Пьяница, дурачок! Ни о чем не беспокойся. Врач будет. На работу позвоним. Зайду вечером. Ника».

Письмо он пихнул под подушку и устало устроил голову, чтобы не давил узелок повязки, наложенной неумело. Он хотел спать, но не смог заснуть по-настоящему. Дремал с открытыми глазами.

Солнце скрылось. Небо за окном подернулось светло-серой дымкой, тяжело набухло, потемнело. Капли по карнизу застучали отчетливее. Стук отдавался болью в разбитой голове. Так же, но острее отдавался в напряженной тишине стук шагов на асфальте, когда к нему бежали. Он припомнил добрые руки, много рук, запах духов и тонкий платок в крови. Последовательность Лешаков восстановить был не в силах. Путался порядок событий. Сюжет обрывался… Он сидел на тротуаре напротив «Астории», твердил, что дом рядом, он и сам дойдет, не надо провожать, не стоит беспокоиться. Ему было неловко, честное слово. Уговоры стали вдруг нестерпимы, он поднялся с панели, встал и направился почему-то через дорогу к гостинице, шмыгал ногами по мокрому асфальту. Рядом гудела поливочная машина. Он оглянулся. Темный ряд деревьев накренился, вверх полетели огни отеля. За спиной коротко взвизгнули колеса.

— В шоке он, оставьте, — объяснял Фомин лейтенанту милиции, предъявлял документы. — Не извольте беспокоиться, мы позаботимся. Все будет в ажуре.