«Друг мой, враг мой…» - Эдвард Радзинский

Я передал Куусинену предложение Ильича переехать в Россию и навести порядок в Финской компартии. Куусинен ответил загадочно. Мол, он готов переехать к нам, но находящиеся в Петрограде руководители финской партии не позволят. Особенно его не любят братья Райхья. (Один из них – тот самый финн, с которым мы вели Ильича в Смольный. Другой при помощи братца прорвался к власти в Финской компартии и Коминтерне.) Изложив все это, Куусинен сказал, что тем не менее желание Ленина для него закон. И он постарается навести порядок в Финской компартии, не выезжая из Гельсингфорса.

Я передал загадочный ответ Ильичу. Дальше события понеслись стремительно. В Павловских казармах начали появляться незнакомые красногвардейцам финны. Они произносили пламенные речи о зажравшемся руководстве партии, которое тратит на шлюх и водку коминтерновские деньги, предназначенные на революционный поход в Финляндию. Это была спичка, и пламя загорелось. Финны принялись яростно митинговать. Вскоре наступила развязка. Во время очередного Пленума ЦК Финской компартии в зал ворвались финские красногвардейцы. Они деловито перестреляли весь президиум. Одним из первых был убит Райхья. Отстрелявшись, нападавшие не бежали, а сдались появившейся милиции. В тюрьме написали Ленину коллективное письмо о том, что они были не убийцами, но судьями. Ибо осуществили «суд финского народа над обуржуазившимися партийными ворами».

Исполком Коминтерна и взбешенный глава Коминтерна Зиновьев объявили расправу белофинским заговором. Хоронили финских товарищей торжественно на Марсовом поле. Помню, как я рассказал всю эту историю Кобе.

Он долго ходил по комнате, потом сказал:

– Хорошо иметь дело с умным человеком.

Уже вскоре Куусинен был в Москве. Все наивные смутьяны-убийцы навсегда исчезли в тюрьме. Лысенький Куусинен тотчас стал одним из руководителей Коминтерна и Финской компартии.

Таков был человек, которого я застал в кабинете Пятницкого…

Пятницкий сразу огорошил меня:

– Вы, конечно, не знаете, но Ильич тяжело болен. – Так я впервые услышал этот великий секрет. – Мы счастливы сегодня сделать ему настоящий подарок. Мечта Ильича сбудется, – и Пятницкий торжественно произнес: – Сегодня ночью случится то, что и вы и мы готовили почти пять лет! Революция в Германии! В полночь рабочие отряды в Берлине захватят ратушу, министерства, полицейское управление, государственный банк, важнейшие железнодорожные станции. В эту же ночь восстание продолжится по всей Германии. Уже к утру все главные города перейдут в руки коммунистов. Это и есть наш великий подарок больному Ильичу…

Я с изумлением слушал его. Никто из моих агентов не сообщал ничего подобного. Я сказал ему это.

– Но ваши агенты не могли ничего знать. Гриша (Зиновьев) велел держать это в строжайшей тайне, – ответил Пятницкий. – Восстание готовил наш отдел. Через одного преданного коммуниста, личного агента Гриши мы передали… – И он назвал мне астрономическую сумму. – Этот человек вчера нам сообщил: «Все готово! Пора!» В Берлин уже выехали Радек и Стасова. Гриша велел начинать. Сейчас мы ждем условленной телеграммы из Берлина – о начале восстания.

Лубянка, как я уже писал, давно контролировала Коминтерн. И в какой бы тайне они ни готовили восстание, я не мог не узнать об этом. Созданная мною сеть была связана с немецкими рабочими отрядами. И тем не менее я ничего не знал.

Но зато я был знаком с их агентом – «преданным коммунистом, личным агентом Гриши». В одну из первых поездок в Берлин я, по заданию Гриши, передал ему деньги. Дело происходило на его конспиративной квартире. Там я увидел картину воистину фантастическую. Валюта лежала всюду. Банкноты торчали из книг, альбомы с фотографиями были переложены долларами. Валютой оказались набиты чемоданы, папки… Помню, под кроватью, почему-то в ночном горшке были сложены привезенные кем-то из Гохрана очередные бриллианты…

Вернувшись, я доложил обо всем Зиновьеву. Он грубо попросил меня не вмешиваться в дела, которые меня не касаются, если не хочу схлопотать пулю! По привычке первых дней Революции этот нервный трусливый паникер-интеллигент обожал грозить расстрелом.

Так началась эта удивительная ночь. Мы сидели в кабинете Пятницкого – в окна был виден Кремль.

– Завтра эти звезды будут гореть над Берлином, – мечтательно сказал Пятницкий.

Куусинен молчал.

Пятницкий и Куусинен беспрерывно курили и по коминтерновской привычке так же беспрерывно пили кофе. В клубах дыма лица казались призрачными… Постоянно звонил телефон. С больным Лениным, точнее, с женой Надюшей поддерживалась телефонная связь. Уже в полночь должна была поступить телеграмма Радека о начале Революции. Ждал я сообщений и от своих агентов об этой внезапной Революции…

Полночь миновала – телеграмм не было! Час ночи – молчание, два, три часа – все еще ничего. Для поддержания духа Куусинен отлучался в свой кабинет, где дежурила молоденькая секретарша. Там же в кабинете стояли знаменитые брусья – Куусинен был не только женолюб, но и отличный спортсмен.

Под утро смущенный Пятницкий послал Радеку телеграмму: «Что происходит?» Через несколько часов пришел насмешливый ответ Радека: «Ничего».

Я ушел, не прощаясь.

Оказалось, восстание готовил все тот же агент Зиновьева – верный человек, «преданный коммунист», которому можно доверять. Он получал от Зиновьева огромные суммы. И все это время переписывался с ним шифровками, сообщал о подготовке восстания.

Но в судьбоносную ночь верный человек внезапно перестал отвечать… Короче, на этой затее мы потеряли большие деньги и десятки преданных людей. Жалкие группы рабочих, вовлеченные в авантюру, действительно начали действовать. В Берлине они попытались дестабилизировать обстановку, напали на полицейских и были рассеяны. В Гамбурге также началось выступление рабочих, которое тотчас было подавлено. Несчастных участников схватили.

Наследство больного Ильича

Через несколько дней после коминтерновского фиаско Коба вызвал меня в Кремль.

В кабинете Коба был один. Я спросил его о болезни Ильича.

Он мрачно сказал:

– Растрепали, бляди, не выдержали. Пятницкий, конечно? Да, Ильича мучают невыносимые головные боли, неврастения. Я советовал ему поехать к солнцу на Кавказ. Но он: «Боюсь дальней поездки, выйдет одно утомление, ерунда и сутолока. Нервы вместо лечения нервов». Сейчас лечится под Москвой, в Горках – в имении… – Тут Коба помолчал и закончил: – В бывшем имении Саввы Морозова. Тебе что-нибудь говорит это имя? – Взгляд уперся в мои глаза.