Синий кобальт: Возможная история жизни маркиза Саргаделоса - Альфредо Конде

Когда Лусинда задала свой вопрос, Антонио ничего не ответил ей. Он лишь продолжал гладить ее волосы и смотреть на нее так, что она даже испугалась, испытав беспокойство по поводу того, что же такое там разглядывает ее возлюбленный хозяин. Она не догадывалась, что он просто отдает должное ее уму и еще размышляет над тем, как следует поступить, чтобы достичь нового горизонта, только что намеченного Лусиндой. На следующее же утро, едва встав, он послал письмо Бернардо Фелипе, настаивая, чтобы тот предпринял необходимые хлопоты, которые привели бы к назначению его почетным генералом артиллерии. Этот молодой щеголь лейтенант Руис Кортасар и его командир граф Сан-Роман узнают, с кем они осмелились шутить.

Несмотря ни на что, в то лето 1798 года он был счастлив; напряженная работа делала все приятным и радостным, и тот, кто не знал о личной жизни господина Саргаделоса, мог бы даже утверждать, что он помолодел только благодаря своей деятельности. В самом деле, его воображение бурлило различными планами. Как только он восстановит металлургическое производство, то приступит к строительству печей для обжига керамики, претворив в действительность давно взлелеянную мечту. В минуты отдохновения с Лусиндой он увлеченно рассказывал ей обо всем, что узнал от Сестера о заводе в Талавере, и о том, что с тех пор удалось ему уже самому узнать о способах выработки керамики из материалов, которые предоставляла ему прямо здесь, в Саргаделосе, сама природа.

Размышляя обо всем этом, он решил отправить за границу, в Бристоль или в Лимож[100], своих сыновей, чтобы те занялись изучением техники производства рисунков, наблюдая за деятельностью мануфактур и обращая особое внимание на способы осуществления торговых операций с фаянсом. Со своей стороны, он начал вести разговоры с близкими ему людьми о воплощении проекта и даже обратился к самому маэстро Гойе, которому он когда-то даже заказал рисунки, которые тщательно хранил, пока они не погибли в огне пожара. Ибаньес предложил художнику вновь работать на него, изготовляя эскизы фаянсовой посуды или делая рисунки, которые придали бы ей особый блеск. Он вновь щедро оплатит ему заказ, чтобы этот его жест мог служить поводом для разговоров для одних, стимулом для других, причиной для зависти и ненависти для многих.

Он много говорил с Лусиндой. Она внимательно слушала его, поражаясь его мудрости, испытывая счастье оттого, что могла разделить ее, восхищаясь его могуществом. Для этого человека не существовало ничего недосягаемого. Он знал о свечах, производимых в Шубии, и о хлебе, выпекаемом в Неде, о том, что свечи эти были белее прочих, а хлеб можно было хранить дольше, поскольку он не черствел несколько дней из-за извести, содержащейся в водах реки Левелье. Антонио не только знал об этом, но и велел привозить бочки с этой водой, чтобы замешивать на ней хлеб, который выпекали у него в печи, и стирать в ней белье, на котором он спал. Ему также было известно, что фабрика в Шубии должна будет изготовить медные скрепы для королевских и для его собственных фрегатов и что наступят времена, когда он начнет использовать на своих судах паровую машину, которую наконец-то ввел в действие Уатт[101]. Ничто не могло укрыться от созидательной силы этого зрелого мужчины, любителя камзолов самых вызывающих и ярких цветов, который спал с ней, приходя всегда после полуночи через подземный переход в домик, где она ждала его.

С началом августа дом в Рибадео вновь наполнился людьми. Вернулась Шосефа с детьми, и все стало приобретать прежний обычный вид, который теперь начинал раздражать его. Следовало бы ускорить работы по восстановлению дворца в Саргаделосе, чтобы Шосефа с мальчиками могла вернуться туда. Но вслед за этой мыслью тут же следовали горькие упреки в собственный адрес. Шосефа была его супругой, матерью его детей, и он перед Богом поклялся любить и защищать ее, уважать и достойно обращаться, пока смерть не разлучит их. Он был намерен выполнять обещанное. Кроме того, она была хорошей матерью и прекрасной женой, скучной и спокойной, не способной мечтать ни о чем, что не входило в ее обязанности хозяйки дома, совершенно чуждой интересам своего мужа, этого холодного, надменного существа.

Раскаявшись в своих мыслях, Антонио Ибаньес решил сообщить супруге, в виде первой попытки избавиться от чувства вины, о существовании тайных помещений в подземном переходе, который он приказал соорудить во время ее отсутствия, поскольку он хранил в них ценные вещи и сундуки с имуществом и еще многое собирался спрятать там; но при этом он предупредил ее, чтобы она не спускалась в подземелье, разве что в самом крайнем случае, как тот, что им довелось пережить в Саргаделосе. Судя по всему, Шосефа поняла его правильно и пообещала так и поступать. «Муж у меня просто святой», — подумала она.

Приезд жены повлек за собой появление в доме жен идальго и тайных любовниц некоторых наиболее важных священников округи, которые приходили выразить свое соболезнование. Прежде они не решались сделать это из страха перед нелюдимым видом господина Саргаделоса. Кое-кто из дам были женами тех, кто строил козни против маркиза, и теперь, подавленные стремительным развитием судебного процесса, они сочли нужным открыто заявить о своей преданности, сделав это в тот момент, когда все уже предвещало, что Ибаньес выйдет из игры с наименьшими потерями. Он снова становился победителем.

Тем не менее что-то предупреждало его, что не следует быть слишком доверчивым. Да, он был могущественным и будет еще более сильным, его предвидения сбывались, но он начинал ощущать себя одиноким и, что было еще хуже, желал быть одиноким в этом племенном сообществе, в котором отдельный человек никогда не должен излучать свой собственный, неповторимый свет; он жаждал жить в стороне от своего племени, бродя по миру с упорством одинокого волка и при этом стремясь оставаться предводителем стаи, которую он будет навещать лишь для того, чтобы оплодотворить самку либо для удовлетворения своих желаний, любых желаний.

Он был одинок, он чувствовал это, но и желал этого. И это его настораживало. Мир еще предстояло завоевывать, еще многое предстояло сделать, прежде чем под даться разочарованию и бездеятельности. Ему следовало бороться гораздо напряженнее, чем всем остальным людям, если он хотел видеть все свои планы воплощенными в жизнь. Но он всегда будет стоять на страже своего одиночества, того понятия свободы, которому он научился у своих родственников-часовщиков, хозяев своего времени, владельцев земель и любителей слов.

Он был одинок, и ему необыкновенно нравился его собственный образ, который поддерживали супруга, сыновья и даже Лусинда; этот образ зиждился на его огромной экономической мощи, подкреплялся густой сетью друзей и влиятельных знакомств и находился под неустанным наблюдением враждебных сил — сил старого режима и клира, благословлявшего этот режим на его предсмертные, самые чудовищные дела. Весна была нескончаемо длинной, бурной и богатой на грозы. Лето прошло. Оно оказалось недолгим. Теперь оставалось только ждать осени. Спокойно ждать.

Глава четвертая

Церковь Сан-Педро-де-Кангас-де-Фос стоит на небольшом высоком мысе, выступающем в море и закрывающем маленькие островки, расположенные к востоку от него. Мыс сориентирован таким образом, что пляж, песчаный берег, узкий и уютный, защищен от преобладающих там ветров, которые приносят с собой непогоду, называемую галерна[102], которая обычно приходит с запада, хотя ее могут принести и ветры других направлений. Островков с пляжа не видно.

Церковь стоит у самого обрыва, и прямо перед входом растет шелковица, старая и необыкновенных размеров: у нее огромный, толстый ствол и необычайно развесистая крона. Напротив церкви, на небольшом расстоянии от нее, находится дом священника. В южной части здания, откуда открывается вид на раскинувшуюся вдали долину Феррейра-де-Валадоуро, расположена зала, в которой только что обильно, по своей всегдашней привычке, отобедали священники из округи.

Дон Роке Виньяс, настоятель прихода, только что встал, чтобы вновь опуститься на одну из каменных скамеек у окна, сквозь которое проникает заполняющий помещение свет. Он сделал это под тем предлогом, чтобы открыть стоящий на другой скамье ящик, в котором он хранит одно из своих сокровищ: он прячет там несколько дюжин шелковичных червей, питающихся листьями шелковицы, разведение шелкопряда составляет одно из главных пристрастий его жизни. Никому не известно, откуда он каждый год берет новых червей и что делает с золотистыми шелковичными коконами, в которые они заворачиваются, после того как насекомые покидают их, преобразовавшись в недолговечных бабочек, почти не умеющих летать и не отличающихся особой красотой. Некоторые говорят, что у дона Роке шелковые простыни, но никто никогда их не видел.