Иначе жить не стоит - Вера Кетлинская

— Ну, этот способ возможен только там, где уголь залегает неглубоко. Он не отменяет подземную добычу… Но вы сказали — два пути…

— Второй путь — химия. Это, конечно, весьма прогрессивный путь, если удастся найти метод газификации угля в целике. Именно химия, и только химия, призвана покончить с подземными работами. Менделеев это предвидел еще тогда, когда науке и технике задача была не по плечу. Сейчас, вероятно, приспело время, а?

— Папа, — сказала одна из дочерей, глазами показывая на часы, и виновато объяснила Саше: — У папы лекция.

— Да, да, — с огорчением проговорил Лахтин и тяжело поднялся. — Интересное время наступает. Больших перемен можно ждать… Очень больших! — Он протянул руку: — Что ж, правонарушитель, приступайте к работе. Осмотритесь — встретимся.

— И ты ни слова не сказал о нашем проекте! — возмутился Палька, когда Саша поделился впечатлениями об этой встрече.

— Я не мог, потому что он член комиссии Углегаза, — сказал Саша. — Как-то нехорошо забегать вперед, пользуясь тем, что он меня принял. Путать одно с другим…

— Для пользы дела можно путать и бога с чертом, — буркнул Липатов. — А в общем, крайности пока нет…

Саше на миг показалось, что друзья чего-то не договаривают. Палька явно нервничает…

— Да уж вы не скрываете ли что-нибудь, а, ребята?

— Чудак! — сказал Липатов. — Просто нам ждать труднее, чем тебе. Особенно Пальке. Женить нам его, что ли?

Саша стыдился того, что невольно отошел от друзей. Но что тут поделаешь? Им невтерпеж, а он не замечает бегущего времени: дни его заполнены учебой, и новыми впечатлениями, и любовью. Весь последний год он чувствовал себя счастливчиком, он был счастлив в дороге — так счастлив, что, казалось, счастливее и быть нельзя. Но в Москве счастье стало новым — насыщенным и веселым. С той минуты, как они вступили в свою собственную комнату и поцеловались на пороге, им было спокойно-весело. Все их радовало. В комнате был стенной шкаф, куда они повесили свои немногочисленные одежки, и оттоманка, заменившая им кровать. Из четырех чемоданов они соорудили два сиденья и стол. Возможности этого стола были безграничны: когда Люба постилала скатерку, он становился обеденным, под листом зеленой бумаги — письменным, а по утрам Люба превращала его в туалет — ставила зеркальце, перед которым она причесывалась, а Саша брился. Правда, стол качался и грозил разъехаться от любого толчка, но это свойство служило источником неистощимых шуток. Люба стала такой веселой! После тяжелого домашнего горя, после волнений последних недель она наверстывала все, что долго заглушала, — песни, шалости, молодую беспечность. У них почти ничего не было для благоустроенного быта, но ей хватало того, что Саша с нею и они в Москве. В Педагогическом институте ей отказали в приеме на основное отделение, потому что она опоздала, но Люба отнеслась к этому беспечно, поступила на заочное и не спешила браться за книги.

Бродя по своей чудесной неустроенной комнате в ожидании Саши, она пела и сама с собою разговаривала, смеясь от радости. Когда Саша занимался, она сидела на оттоманке и смотрела на него. Это было изумительное занятие — смотреть, как он морщит лоб, задумчиво почесывает подбородок, шевелит губами, как он переворачивает страницы или что-то записывает, пощелкивая языком. Иногда Саша отвечал вслух на воображаемые вопросы экзаменаторов, — Люба с важным видом слушала и, прослушав до конца, подбегала поцеловать Сашу и шепнуть ему, что он очень умный и все прекрасно знает. Вначале Саша боялся, что при Любе не сможет отвлечься от желания заниматься только ею, но оказалось, что ему мешает ее отсутствие, а когда Люба тут и смотрит на него, все идет прекрасно. Он и хотел бы делить с друзьями их терзания, но не мог.

Пальке было невтерпеж. Единая страсть владела им — добиться осуществления проекта. Он не боялся никакой борьбы, никаких препятствий. Но ждать было нестерпимо. Он извелся бы вконец, если бы не возникла новая дружба.

В первый московский вечер, когда Липатов признался посреди улицы, что никакого приятеля у него нету, Палька посмеялся, предложил гулять всю ночь по улицам, а потом припомнил, что Игорь приглашал их: будете в Москве, приходите. Разве это не достаточный повод, чтобы прийти, когда над головой — осеннее небо, а ночевать негде? Но адрес?..

— Эх, ты, провинция! — сказал Липатов. — То ж столица нашей Родины! С адресным столом и киосками Мосгорсправки на любом перекрестке! А ну, прибавили шагу!

В справочном киоске на станции метро им дали номер телефона Митрофанова М. Д., живущего на Малом Гнездниковском.

Ответил Игорь. Игорь не сразу сообразил, кто они такие, а когда узнал, что им негде ночевать, довольно кисло пригласил к себе, «раз уж больше некуда».

— Или он ждет девицу, или он обыкновенная дрянь, — сказал Липатов. — Было бы здорово плюнуть и не пойти. Но знаешь, когда бог создал Еву и сказал Адаму: «Выбирай себе жену!» — у Адама был не более богатый выбор. Шагом марш!

Игорь не ждал девицу, он заканчивал диплом, чтобы защитить его досрочно и обрести самостоятельность.

— До чертиков надоело жить под опекой предков!

Игорь устроил гостей в пустующем кабинете отца и ушел заниматься. Через час он сам заглянул в кабинет. Липатов давно спал, а Пальке не спалось. Игорь подсел к нему на край дивана.

— Ты как-нибудь приведи Любу Кузьменко с ее Сашей, — сказал он. — Мне очень понравилось у них в доме… А что твоя сестра?

Палька не знал, как ответить, пожал плечами.

— Когда она должна родить, скоро?

— Весной, кажется. Точно не знаю.

— А-а… Хороший она человек, твоя сестра.

Помолчав, Игорь заговорил о том, что бывают настоящие женщины, но их раз-два и обчелся, а вообще любовь — одна морока, нужно устраивать свои личные дела без чрезмерных переживаний и хлопот. Палька с уважением слушал рассуждения Игоря, они казались ему настоящими мужскими, но сам он так не умел — ни рассуждать, ни жить.

С того вечера повелось, что Игорь, отрываясь от работы, чтобы «размять мозги», заходил поболтать с Палькой или же Палька заходил к нему, от порога провозглашая:

— Разминка.

Ему нравилась комната Игоря. Узкая и тесная, она походила на каюту во время качки — два шкафа и стол были приткнуты к одной стене, создавая впечатление, что комната заваливается набок. У другой стены стояла лишь неширокая тахта с неубранной постелью, а на стене висело несколько репродукций в простой окантовке: деревенский пейзаж, написанный крупными, искристыми мазками, без названия говоривший о том, что только что прошел сильный благодатный дождь; обнаженная женщина с прелестным лицом, с черной челкой, падающей на розовый лоб; глубокий двор-колодец, по которому унылым кругом бредут заключенные; совсем голубой нищий старик с таким же голубым мальчиком — картина странная и притягивающая; и еще более странная картина, от которой не оторвать глаз, — сидящий спиной к зрителю мужчина, обнаженный до пояса, мускулистый, здоровущий, с тупым затылком силача, а перед ним балансируя на деревянном шаре, — тоненькая, почти невесомая девочка с бледным личиком.

— Ван Гог, Ренуар, опять Ван Гог, два Пикассо, — называл Игорь.

Палька хотел спросить, почему старик и мальчик голубые, но не спросил, — чем дольше он смотрел, тем яснее чувствовал, что этот странный тон как нельзя более подходит к тому, что хотел изобразить художник. Что это такое? Нищета? Обреченность? Изнурение? Не спросил он и о девочке на шаре. Кто бы она ни была, эта невесомая девочка с изящными движениями худеньких рук, она была во власти грубой, тупой силы… Почему-то вспомнилась Галинка Русаковская, скуластая, крепенькая, самостоятельная, — вероятно, по контрасту. И потому, что со дня приезда в Москву томила мысль — в этом городе живут Русаковские.

Можно было спросить Игоря, здесь ли они. Но Игорь сразу поймет, кто его интересует. И ляпнет что-нибудь такое, что будет невыносимо слышать… В Донбассе Игорь был неравнодушен к Катерине. Но как свободно он спросил про нее! Сколько в нем независимости и умения устраивать свою жизнь, ничем не затрудняясь и не связываясь.

Жил он один — мать уехала в Углич к больной сестре, отец был в экспедиции. Следы одинокого хозяйничанья Игоря виднелись по всей квартире. В ванной скопились горы грязной посуды. Палька охнул, но Игорь безмятежно махнул рукой:

— Ну ее к черту! У нас два сервиза, вот я их и обрабатываю. Когда дохожу до точки, затапливаю ванну и устраиваю субботник. Всегда найдется добрая душа — помочь одинокому страдальцу.

«Добрые души» звонили часто. У добрых душ были имена — Нонна, Лидок и Кука. Палька с завистью прислушивался, как разговаривает с ними Игорь, пресекая упреки, переводя серьезное объяснение в шутку. Выражение лица у Игоря было в эти минуты холодное и снисходительное, он никем не дорожил и ни в ком не нуждался. Иногда, услыхав телефонный трезвон, Игорь кричал: